Растворяясь в ярком свете - Джессика Кусд Эттинг

Я пулей несусь по коридору в комнату Брук.

Если моя гостевая комната похожа на сад, то ее – на солнечный день на море. Стены купаются в нежно-голубом с жизнерадостными всплесками желтого на покрывале и подушках. Я забираюсь под одеяло медового цвета и устраиваюсь рядом с сестрой. Она еще не спит. Откинувшись на подушку, смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

– Лучшая вечеринка с ночевкой, – ровным голосом говорит она.

– Я успела к тому времени, когда пора надевать маски для сна?

Усмехнувшись, Брук теснее прижимается ко мне.

– Рада, что теперь ты знаешь, Эббс.

Желудок у меня завязывается в узлы, будто сам себя в косичку заплетает.

– Когда у меня будет финальная стадия, хочу, чтобы меня поместили в такое же учреждение, как папу.

Брук выставляет вперед подбородок.

– Нет.

– Что значит – нет?

– Я соглашусь на долгосрочный медицинский уход, но – на дому, – наставительно говорит она. – Хочу, чтобы ты находилась дома.

Я принимаю сидячее положение.

– Дома? У кого дома?

– У меня. У нас. Да какая разница?

– Для твоего будущего мужа и детей разница точно будет. – Я пронзаю ее горящим взглядом, пытаясь достучаться до разума. – Нельзя так делать, Брук. Мы же вместе с тобой были на сессии, посвященной чувству вины. Лично я все поняла. Ты не должна так поступать, потому что ни в чем передо мной не виновата.

Брук непреклонно скрещивает руки на груди.

– Ты неверно истолковала мои побуждения, Эбби. Я сама хочу это сделать.

– Ты же не представляешь, на что это будет похоже!

– Ради всего святого, Эбби! – вспыхивает она. – Я же для того исследование и проводила, чтобы все досконально разузнать. У меня информации на четырнадцати листах с двух сторон!

Меня пронзает острое чувство любви и признательности к сестре.

– Ладно. – Я беру ее за руку и переплетаю свои пальцы с ее. – Мы позже еще раз все обсудим. Мне нужно время на размышление.

– Договорились. Если в какой-то момент для тебя будет лучше или безопаснее жить где-то еще, я это устрою, обещаю.

– Уж не собираешься ли ты меня прикончить, а?

Брук смеется, и у меня внутри будто пружина распрямляется.

Услышав быстрый стук в дверь, мы отодвигаемся друг от друга. На пороге появляется мама, и мы втроем обмениваемся взглядом, говорящим: «Неужели это в самом деле происходит с нами?» Мама забирается под одеяло и уютно устраивается между нами, а я кладу голову ей на грудь. Она гладит меня по голове, проводя ладонью от затылка ко лбу, – это наш успокаивающий ритуал с тех пор, как я была маленькой.

Я поднимаю на нее глаза.

– В свете новых знаний ты жалеешь, что папа не рассказал тебе правду? Вместо того чтобы просто уйти?

Мы с Брук внимательно всматриваемся маме в лицо, а она невидящим взором глядит в пространство перед собой.

– Да. Я бы хотела, чтобы он рассказал мне все, как есть.

Я приподнимаюсь на локтях.

– Не думаешь, что тебе было бы трудно наблюдать за тем, как мы растем, и непрерывно гадать, не унаследовали ли мы ген?

– Трудно, конечно, – соглашается мама. – Но когда ваш отец ушел тем вечером, он ничего мне не объяснил. Сказал лишь, что ему очень жаль, и испарился. С тех пор я каждую ночь лежала в постели и мечтала, что он вернется и весь этот кошмар наконец закончится.

– И я тоже, – шепотом соглашается Брук.

Мама сжимает ей руку.

– В конце концов я поняла, что он никогда не вернется, и решила, что у него не все в порядке с головой, раз бросил двух таких замечательных девочек. Для меня страшнее всего была неизвестность. Неспособность помочь вам осознать произошедшее.

Я смотрю на нее в восхищении.

– Мам, ты суперженщина!

– Вот уж не знаю, – со смешком отвечает она. – Много раз я не выдерживала давления. – Она подтыкает нам одеяло. – Теперь я хотя бы узнала, почему он принял такое решение. Он надеялся таким образом избавить нас от страданий.

– Но мы же все равно страдали, – возражаю я.

– Верно. – Мама нежно целует меня в лоб. – Мне бы хотелось, чтобы он не решал за нас всех, какие страдания хуже, а какие нет.

Мы трое в безмолвном согласии теснее прижимается друг к другу.

– Вообще-то, – наконец, нарушает молчание мама, – я думаю, что проблему не решить побегом от нее.

Я тут же с подозрением поворачиваюсь к Брук.

– Ты рассказала маме о Бене, да?

Брук делает большие невинные глаза, и иного подтверждения мне не требуется.

– Синтия тоже мне об этом говорила, – примирительно сообщает мама.

– Ну, отлично! – Я со стоном откидываюсь на подушку. Но мама определенно права. Я бегу от болезни. От Брук. От Бена.

Мама берет мое лицо в ладони.

– Эббс, болезнь может не проявиться так и тогда, когда ты думаешь. И что тебе останется? Будешь одна и с разбитым сердцем, потому что сама того хотела?

Я смотрю на одеяло.

– Все так сложно.

По маминым щекам скатываются две слезинки.

– Верно. Всякий раз, как влюбляешься – не важно, больна ты или здорова, – есть риск, что тебе причинят боль. Однако страх – не повод упускать то, чего тебе действительно хочется.

Мы с Брук одновременно теснее прижимаемся к нашей несокрушимой маме.

Она целует меня в макушку.

– Болезнь Гентингтона – это лишь часть твоей жизни, Эббс, но не вся. Далеко не вся.

Крепко обнимая маму, я закрываю глаза. Она снова принимается успокаивающе поглаживать меня по голове, пока я не засыпаю.

* * *

Я вздрагиваю и просыпаюсь. Мама рядом со мной, а с другого ее бока негромко похрапывает Брук. Быстрый взгляд на часы на прикроватной тумбочке говорит мне, что я подремала не более часа. Сейчас всего начало одиннадцатого.

На цыпочках я выхожу из комнаты Брук в темный коридор. В доме так тихо, что даже простой чих будет воспринят как противотуманная сирена. Ощупью я пробираюсь в свою спальню, но свет не включаю. Скинув декоративные подушечки на пол, заползаю на кровать, где лежит в ожидании мой телефон. Именно из-за него я сюда и вернулась.

Ладони потеют от неуверенности, когда я открываю сообщения, присланные Беном за последние полчаса.