Политическая цензура в СССР. 1917-1991 гг. - Татьяна Горяева

Вопрос был решен по-существу волевым путем: по рекомендации Наркомюста было принято специальное решение на Президиуме ВЦИК, после чего инцидент с попыткой отстоять свою самостоятельность в принятии важнейших идеологических решений был исчерпан. 29 августа 1922 г. Главлит УССР был организован по образу и подобию центрального аппарата Главлита.

Что же именно в тот период новая власть считала невозможным для массового распространения? Прежде всего, произведения печати, содержащие «агитацию против советской власти», разглашающие «военные тайны республики», возбуждающие «общественное мнение путем сообщения ложных сведений», возбуждающие «националистический и религиозный фанатизм, материалы порнографического характера»{398}. По новому положению в обязанность цензуре вменялась не только охрана военных и государственных тайн, но и политический контроль над печатью в самом широком смысле. От политического контроля освобождались лишь партийные, официальные (советского правительства) и некоторые ведомственные издания наркоматов.

Возглавляли Главлит начальник и два его заместителя, назначаемые Наркомпросом по согласованию с Реввоенсоветом республики и ГПУ. Первым начальником ведомства был П.И. Лебедев-Полянский[46]. На органы ГПУ возлагалась борьба с распространением произведений, не разрешенных органами Главлита, а также надзор за типографиями, таможенными и пограничными пунктами, борьба с подпольными изданиями и их распространением, с привозом из-за границы не разрешенной к обращению литературы; наблюдение за продажей русской и иностранной литературы и изъятие книг, не разрешенных органами Главлита. Списки не подлежащих распространению произведений печати, издаваемые Главлитом, были обязательны для всех.

Руководители полиграфпредприятий под страхом судебной ответственности обязывались неуклонно следить за тем, чтобы подготовленные к изданию произведения имели разрешительную визу представителя Главлита; они должны были обязательно представлять в органы цензуры по 5 экземпляров всякого рода печатаемых произведений, после изготовления тиража. Например, имеются сведения, что уже в 1922 г. стихотворный сборник И. Шишова, члена правления литературного кружка «Вторники на Кузнецком» («Артифекс»), в обязательном порядке был разослан по учреждениям, в числе которых на первом месте — Главлит, ГПУ и Дом печати{399}.

С 1922 г. положение о цензуре пересматривалось не один раз. Главлит переходил из одного подчинения в другое, постепенно охватывая политической цензурой все новые и новые сферы общественной жизни и даже общественного сознания. Театральные и зрелищные мероприятия, грамзаписи, лекции, радиовещание, кинематограф всех жанров, учебно-методические материалы, ведомственные научные издания, афиши и открытки, театральные программы и множительная продукция — все это всасывалось органами Главлита, отфильтровывалось и проштамповывалось разрешительным штампом. Естественно, что в связи с этой тенденцией аппарат Главлита и его местных органов усложнялся, разрастался и множился, превращаясь в некоего монстра.

Анализируя собственные функции, Главлит подчеркивал свою роль идеологического наставника и надсмотрщика. В записке В.М. Молотову начальник Главлита П.И. Лебедев-Полянский писал, что «цензура наша также должна иметь ведомство с идеологическим уклоном. Можно и должно проявлять строгость по отношению к изданиям с вполне оформившимися буржуазными тенденциями литераторов. Необходимо проявлять беспощадность по отношению к таким художественно-литературным группировкам, которые являются фактическим центром сосредоточения меньшевистско-эсеровских элементов…»{400}

В социалистическом государстве, имеющем плановую экономику, все было подчинено заранее определенным нормам, даже цензура. В первые годы их существования органами Главлита, по соображениям охраны военных и государственных тайн, а также по политико-идеологическим мотивам, в результате предварительной цензуры запрещалось к публикации от 0,3 до 1% всех контролируемых материалов. И это при том, что практически все типографии находились в руках государства и выход буржуазных изданий был прекращен. Именно в эти ничтожные, на первый взгляд, проценты входили произведения Б. Пильняка, М. Булгакова, А. Платонова. В декабре 1922 г. были запрещены цензурой рассказы Б. Заходера («Ты» и «Рассказ») и Бахрушина («Жертва»), входящих в то время в уже упоминавшееся литературное объединение «Вторники на Кузнецком» («Артифекс»){401}. Понятно, что в связи с дальнейшим «осложнением международной обстановки и обострением классовой борьбы» процент запрещенных изданий рос, а критерии цензурной экспертизы усложнялись и расширялись.

В основе осуществляемого Главлитом контроля над литературой, ввозимой из-за границы, лежали критерии политической и идеологической целесообразности. Исходя из них, например, в 1926 г. было запрещено распространять 5,5% поступивших в страну книг и 7,8% газет и журналов{402}.

Большое место в работе Главлита в 1920–1930-х гг. занимал контроль над издательской деятельностью. Главлит выдавал разрешения на открытие издательств и периодических изданий, утверждал их руководство, вмешиваясь тем самым во внутренние дела печатных органов, приостанавливал их выход и закрывал их. Руководящие инструкции Главлита формировались в соответствии с указаниями партийных органов. Характерна в этом смысле резолюция Ленинградского областного комитета ВКП(б) по вопросу о частных издательствах, принятая в 1926 г. Отметив резкое снижение продукции частных издательств до 17–15%, Ленинградский обком ВКП(б) счел нецелесообразным расширение сети частных издательств и наметил программу мер по «удушению» уже существующих. В частности, процедура их регистрации теперь напрямую зависела от «выяснения их физиономии», частным издательствам фактически запрещалось выпускать общественно-политическую литературу, рассчитанную на широкие массы читателей. Государственным издательствам запрещалось передавать в частные руки заказы; распространение продукции частных издательств всячески осложнялось. Для них устанавливался лимит на бумагу{403}. Понятно, что в условиях «конкуренции» с такими монополистами, как Агитпроп ЦК и Госиздат, частные издательства к концу 1920-х гг. прекратили свое существование.

Реализацию «плана Троцкого», в частности, в отношении критики, можно проследить на протяжении всех 1920-х гг. Суть плана состояла в том, что критика должна была выполнять роль последующего оценщика произведений — благодетеля или палача. Характерно, что организация положительных или отрицательных откликов прессы была обычным приемом не только для пролетарских писателей, но и для литературных группировок самого различного направления. Так, на очередном заседании литературного кружка «Вторники на Кузнецком» (или «Артифекс») 2 января 1923 г. Шишов, Заходер, Судейкин, Бахрушин и другие специально рассматривали вопрос «о переговорах с редакцией “Известий” и журналом “Печать и революция” по поводу положительной критики на книги собственного издательства»{404}. В дальнейшем этот стиль стал одним из элементов сложного механизма советской политической цензуры, одним из методов поощрения или расправы.