Возвращение в Египет - Владимир Шаров

Сегодня кормчий вернулся к разговору о Соломоновом Храме и его разрушении, о беженстве, о рассеянье святости по лику всей Земли и о ее возвращении, собирании перед концом времен.

Кормчий говорит, что храм рукотворен и может быть разрушен по причине наших грехов. Так уже было не раз. Другое дело Завет Бога с человеком – он вечен.

Кормчий говорит, что после императора Тита каждый наш монастырь, церковь, часовня и каждая литургия, что служится в них, на равных всякая человеческая душа, молящаяся Богу, полна непреходящей тоски по Соломонову Храму и Небесному Иерусалиму.

Как я понимаю твоего кормчего, он считает, что после того, как Храм был осквернен и разрушен, Благодать ушла из него. Вместе со странниками рассеялась по миру. Теперь ее купель – души истинно верующих. Она покоится в них, как в Святая Святых.

Я тоже думаю, что душа каждого праведного человека, вообще любого человека, когда он молится Всевышнему, есть Храм. Авраам, кочуя по пустыне, будто в святилище, в самом себе хранил веру в Единого Бога. Спустя несколько веков тем же путем пошел и народ, плоть от плоти его, его семя. В недолгое время государственной жизни Израиль построил для Единого Бога Храм – первый, потом второй. Когда оба они были разрушены, взял веру и ушел с ней в изгнание. Перейдя Красное море и заключив Завет, евреи сделали Господу походный Храм, точно такой, какой Он пожелал. Собирали его на стоянке, приносили Всесильному жертву, а наутро, перед тем как тронуться в путь, снова разбирали, взваливали на вьючных животных. Подобно этому и мы всю жизнь тащим поклажу, вконец устав, останавливаемся на привал, готовим нехитрую еду, перед тем же, как устроиться на ночлег, опускаемся на колени и, молясь Господу, сами обращаемся в Храм.

Для кормчего храм везде, где человек помнит о Боге, и всегда, когда он о Нем помнит. Молитвы, которые на своем пути возносят странники, – это жертвоприношения Господу, и они так же Ему угодны, как всесожжения праведного Авеля.

Тогда и Земля везде, где Господь, Святая. Смотри, в Исходе так названо место, где рос куст терновника – неопалимая купина, и гора Синай, на которой Господь говорил с Моисеем.

Если это так, отчаянные попытки перенести к нам, в наши палестины, Божественную историю, всю ее с начала и до конца, будут поняты.

Вне этого нашей веры нет и никогда не было бы.

В каждом из нас семя его потомков, как в Адаме со дня его сотворения было семя всего рода человеческого. Дальше поколение за поколением зерна проклевываются и прорастают, когда наступит срок, приносят плоды, затем, в свою очередь, уходят в небытие. Время между зачатием человека и тем, когда ему закроют глаза, есть время познания добра и зла. Невеселых, главное, слишком ранних уроков – по этой причине Господь и хотел уберечь от них Адама. Но тот первородным грехом всё погубил. Кормчий говорит, что Спаситель не явится, прежде чем род человеческий не переварит яблоко, соблазнившее прародителей. На Страшном Суде познание каждого оценят и под прошлым, что выстроено грехом, подведут черту. Потом собранию народа будет дано воскреснуть, то есть вкусить от плода другого райского древа – жизни.

Убежден, что так же и с верой. Когда ее семя попадает вовнутрь и начинает расти, меняется весь твой состав, оттого между человеком веры и человеком безверия – пропасть. Вера требует тишины, напротив, все действия – путь ко злу, крови. Последнее касается нас напрямую.

Кормчий считает землю Обетованную за «детское место» или за гнездо, в котором вера высиживается, как птичье яйцо, день за днем, пока птенец не проклюнется, не вылупится на свет Божий. Говорит и о семенах веры, не знает, сумеют ли прорасти, пустить корни.

Вера пришла извне, и, чтобы ее принять, с ней сжиться, требовалось время. Много времени, много одиночества и тишины.

Оттого, что вера в нас еще не вызрела, мерещилось то одно, то другое. Каждый шаг мы или пугались, тогда, потеряв голову, бросались врассыпную, или приходили в раж от сущей безделицы. Устремлялись к ней с таким восторгом, что никто и ничем не мог остановить.

Иногда речь Капралова становится мутной. Я путаюсь в его метафорах, образах, иносказаниях, только догадываюсь, что он хочет сказать. В первый год он часто говорил об окукливании бабочки. Путь народа, как и путь веры, представлялся ему неровным, рваным. В тишине, едва ли не полной изоляции – рывок. Без видимого участия со стороны всё твое устройство, вся внутренняя конструкция разом делается иной. То ли это вера так всё корежит, что ни ты сам, ни кто другой не могут тебя узнать, то ли еще что-то. При любом раскладе удержать взятый темп нечего и пытаться. Дальше откат, а то и паническое отступление. В лучшем случае ты будешь двигаться по инерции, ни о чем особенно не помня и не печалясь, без надежды, что однажды в тебе снова вызреет плод и с ни с чем не сообразной силой начнет рваться наружу.

Конечно, Господь милостив, никому не заказано в конце пути бабочкой воспарить к Его престолу, но велики ли шансы, сказать трудно. Беда в том, что во время окукливания вера часто сбивается с дороги, приводит черт знает куда. Так было и с нами после отмены крепостного права. То есть, что бы мы на этот счет ни думали, вера даже решительнее другого способна вводить в искушение, соблазн, и самая большая опасность – пытаться что-то ускорить, нагнать, наверстать, нарушая естественный ход и порядок вещей. Как я понял Капралова, в начале века в среде странников было много споров, как и почему происходит это самое окукливание, что можно и нужно делать, чтобы не сбиться с дороги, но к ясности они не привели. Кормчие только подтвердили, что бегун, идя по земле, цепляет и добро и зло – тернии и волчцы вперемешку с пыльцой и нектаром – его спасение лишь в неустанной молитве.

Дал кормчему письмо, где ты говоришь: «Власть прочна, потому что народна. Понимает, вокруг соблазны, искушения, граница должна быть на замке. Без колючей проволоки и следовых полос нашей святости не устоять». Капралов согласился, сказал, что да, грех напорист, яр, будто бык, и, кажется, добро обречено. Скоро вся земля сделается царством антихриста. Но Христос, продолжал Капралов, сильнее сатаны и, если раскаемся – поможет. Укроет, спрячет в кокон, но не из колючей проволоки, а из святой бегунской нити. В нем, будто в детском месте, вера переродит человека, воскресит для новой жизни.