Пламя изменений - Алексей Олейников

Конечно, они отбились – с таким количеством артефактов и такой командой. Перевертыши сняли осаду, уползли зализывать раны. Можно передохнуть. Пока Лекари занимались ранеными мануш, Джанго и его команда подтвердили соглашение, которое заключил Роджер. Теперь Вольный Магус переходил на сторону Магуса Англии – той малой его части, которая, по мнению Роджера, и составляла его основу. Эх, сюда бы еще Франчелли и Людвига, и команда была в сборе.

Но Марко уже нет, он ушел слишком далеко… И, похоже, забрал с собой Людвига.

Роджер услышал шум мотора:

– Какого черта?!

Он распахнул дверь.

За оградой деловито тарахтел мотор. За рулем старенького фургончика цвета растертого в пыль кирпича сидел довольный Этьен, а на соседнем кресле развалился… Михаил Ермаков.

– Детский сад, – сплюнул Ловец.

Подошел, оглядел машину. Хорошо, что фургон, будет куда мясо класть, подумал он. Если только оно будет.

– Прав у тебя, конечно, нет, – сказал он.

– Ага, – радостно закивал Этьен. – А ты тут много полицейских видишь?

– Ты водить вообще умеешь?

– Я с пяти лет за рулем! – оскорбился мальчик.

– Вот почему у вас все фургоны помятые были, – догадался Роджер.

– И вовсе не поэтому, а из-за перевертышей! Сам знаешь!

– А господин Страж что тут делает? – Роджер тяжело посмотрел на русского. Слов нет, парень хорошо показал себя на озере Герледан, и в бою с перевертышами тоже был хорош, но он был чужак, а чужакам Роджер не доверял. Даже из Магуса.

– А он мне фургон помог завести, – сказал Этьен. – Ну и попросился с нами.

Роджер открыл водительскую дверь:

– Двигайся давай.

– Чего это? – возмутился Этьен. – Садись с Мишей.

– Может, мне в фургон еще залезть? – рявкнул Роджер. – Чем думал, когда пассажира брал? Тут задних рядов нет.

Этьен с кислым выражением лица сдвинулся в сторону и вжался в кресло, когда Роджер дернул рычаг скоростей – аккурат напротив его расставленных ног.

– Покатили, скотопромышленники, – Ловец нажал на педаль газа, и фургон запрыгал на брусчатой мостовой.

– Как ты себя чувствуешь? – На край кровати присел мужчина. Агриппа, вспомнила девушка, его так зовут. Да, чужие имена она запоминает лучше, чем свое.

– Хорошо, – пожала плечами Джи. – Можно мне уже выйти?

– Я думаю, пока не стоит…

– Пусть прогуляется, Лекарь, – заметил из соседней комнаты черноволосый мужчина – он сидел там с тех пор, как она очнулась. – Я за ней присмотрю.

– Ну, если вы берете на себя ответственность… – Агриппа сложил руки на коленях, посмотрел на нее долгим внимательным взглядом. Глаза у него были карие, чуть навыкате, ресницы длинные, и во взгляде оттого было что-то коровье. Глаза у него добрые, решила Джи, но вот смотрит он на нее странно – в легком замешательстве, словно ожидал увидеть кого-то совсем другого.

– Отлично! – сказала она. – Тогда лучше вам выйти, я оденусь.

– Ах да, – Агриппа вскочил с кровати.

– Ну что, зверь, пойдем прогуляемся?

Питомец открыл глаза. Оказывается, это был не кот, а фосс – редкий мадагаскарский зверь, родственник куниц, соболей и прочих выдр. Никогда бы не сказала.

Эти ее давние приятели, как они уверяют, притащили кучу одежды, так что в кои веки она могла что-нибудь подобрать подходящее, а не просто выбирать между грязным и мокрым.

Красные колготки, оранжевые кроссовки, желтая футболка. Да, именно эти цвета ей нужны сейчас – чтобы хоть немного отдохнуть от того, что с ней случилось после пробуждения.

Неужели наконец она может немного отдохнуть и подумать?

Ей не хотелось прятаться. Мало того что каждую ночь ей чудятся такие ужасы, от которых Стивен Кинг бы поседел, так она еще и в реальной жизни каждого шороха бояться будет. В кои-то веки она чувствовала себя в относительной безопасности – эти ее «друзья» сказали, что хотят ее защищать – вот пусть и защищают. А она идет гулять.

«А если они врут? – подумала Джи, натягивая зеленую юбку – короткую, воздушную, из шифона. – Откуда ты можешь знать, что они друзья? Они так тебе сказали? Может быть, они такие же, как эти темники. И как это проверить?»

Фосс подскочил, зевнул, спрыгнул с кресла.

– Да, верить можно только тебе, – она потрепала зверя по голове. Фосс вывернулся, потрусил к выходу.

Хмурый мужчина с морщинистым лицом, невысокий и жилистый, как выморенная солнцем и морем древесина, легко встал со стула, когда она вышла.

– А говоришь, память потеряла, – заметил он.

– Простите?..

Мужчина поморщился:

– Дьюла. Меня зовут Дьюла Вадаш. Мы были на «ты». Я про одежду.

– А что с ней не так? Немного ярко, но красиво. Скажете… скажешь, нет?

– Ярко – это подходящее слово, – согласился Дьюла. – Правда, ему чуть не хватает яркости, чтобы описать твой наряд.

Джи распахнула дверь, нахмуренная, выпустила фосса. Он смеется над ней, этот Дьюла?

Кажется, она слышала это имя, но где?

Во дворе Агриппа беседовал с подмастерьем – полноватым мужчиной лет сорока, в таком же желтом одеянии буддийского монаха.

Джи оглянулась на Дьюлу. Тот терпеливо ждал, когда же она сойдет с крыльца.

– Я сейчас… секунду.

Куда тебя нест? Зачем тебе этот Лекарь? Кажется, остальные не слишком ему доверяют.

Но можно ли доверять всем остальным? Может быть, наоборот, он ее единственный друг здесь? Трудно поверить, что все эти взрослые люди в странных одеждах – ее друзья.

– Простите…

Лекарь оглянулся. Лицо его, подвижное как море, тут же отобразило гамму эмоций – волнение, ожидание и почему-то испуг. Он что, ее боится?

– Скажите… вы правда можете вернуть мне память?

Агриппа закончил разговор, отвел ее в сторону и заговорил вполголоса, поглядывая на Дьюлу:

– Я не могу дать стопроцентной гарантии, твой случай очень… особенный. Но вполне возможно, что мы сможем восстановить часть твоих воспоминаний.

– Это опасно?

Агриппа задумался – не потому, что хотел что-то скрыть, отчего-то угадала она, нет, он взвешивал ответ, подбирал формулировку. Потом признался:

– Не знаю. Люсидная психотерапия очень непредсказуема, она позволяет проникнуть в подсознательное человека, вскрыть то, в чем он боится признаться самому себе. Иногда бывает, что человек сам не знает, какой ужас в нем заперт. Разум очень сложная вещь, он может очень изощренно защищаться от правды, которую не хочет признавать. Если воспоминания, от которых человек хочет избавиться, слишком важны, связаны с самой сердцевиной личности, то сознание способно расколоться. Понимаешь?