Господин Гексоген - Александр Проханов

Горцы в папахах бережно, держась за концы заостренных палок, подносили мясо к яме. Укладывали его над раскаленным гнездом. Накрывали ворохами зеленой сосны. Хвоя шевелилась от жара, исходила смоляными дымами. Горцы накрыли яму одеялом, клинками рыхлили землю, нагребали над ямой курган. Сизые струйки пробивались наружу. Баранье мясо зрело в земле, как корень. Наливалось силой и соком. Принимало в себя огонь, ароматы трав, горячих камней и дыма.

– Дорогой Исмаил, доверься мне. С тех пор, как мы лежали за красным барханом в пустыне Регистан и долбили из пулемета верблюдов, я не изменился, поверь. В России грядет обновление. Гнилой Истукан уйдет, его место займет Избранник. Он покончит с предателями, услышит голос народа. Грядут перемены. Будут востребованы патриоты России, кем бы они ни были, где бы ни жили. Ты один из них. Ты станешь лидером Дагестана. Тебя будут славить как миротворца, отогнавшего войну от родного порога. Дагестан ждет прекрасное будущее. Порт на Каспии, связывающий его с Ираном и Средней Азией.

Драгоценная рыба, научные центры, создававшие морские экранопланы, прекрасные, как огромные водяные бабочки. Здесь пройдет нефтяной маршрут, стягивающий воедино разорванные пространства страны. У тебя есть все, чтобы стать не только Народным Вождем, но и Духовным Лидером. Поверь мне, послушайся моего совета.

Мясо созревало в земле, окруженное стеклянным воздухом. Служители вынесли из дома, расставили перед ними блюда и сласти. Круглые пшеничные лепешки. Яблоки, золотые, малиново-белые. Виноградные кисти с восковым налетом, как в инее, с обрывком вялой лозы. Пили чай, заедая сластями.

Шашлычник в папахе, обжигая ладони, разгребал накаленную землю. Стягивал с ямы одеяло. Окутывался дымом и жаром. Клал на блюдо шампуры с коричневой запеченной бараниной. Исмаил извлек маленький ножичек с черненой серебряной ручкой. Отсек лепестки раскаленной печени и курдючного жира. Протянул Белосельцеву:

– Вы дорогой и желанный гость. Вам первая порция.

Ели баранину, пачкая руки жиром, отирая пальцы о мохнатое полотенце. Пили из пиал приторно-сладкий сок винограда. Небо было цвета лазури, в нем высились тяжелые кручи, похожие на серых каменных птиц. У одной догорал рубиновый гребень.

– Мне надо подумать, Виктор Андреевич. На все есть воля Аллаха. Я хочу угадать его волю, даже если этой волей мне уготована смерть. – Исмаил Ходжаев опустил испачканные жиром пальцы в миску с водой, которую поднес ему молодой служитель. – Настало время вечерней молитвы. Мне нужно идти в мечеть.

По синей, словно вымощенной лазуритом дороге двигались к сельской мечети. Старики, опираясь на палки, едва волоча ноги в мягких калошах. Крепкие, с натруженными спинами крестьяне, держа под мышками свернутые молельные коврики. Молодые, мускулистые парни, одетые в кожаные куртки, с упругой походкой воинов. Юноши, легкие, торопливые, смущенно, с поклонами, обгонявшие медлительных старцев. Все плыли в одну сторону по дороге, достигая островерхой мечети. Снимали обувь на сухой подметенной земле. В носках или босые, с вымытыми стопами, подымались вверх по ступеням. Погружались в открытые двери. Белосельцев отпустил от себя Исмаила, забывшего вдруг о госте. Постоял перед входом, чувствуя, как тянет его внутрь, где в сумерках, среди разноцветных огней, колыхалось людское множество. Пропустил горбоносого старика в мелком каракуле. Уступил дорогу юноше в маленькой вязаной шапочке. И словно кто-то взял его под руку, властно повел к дверям. Сбросил туфли, тут же потерявшиеся в ворохе обуви. Ступил в мечеть.

В ней было сумрачно, накаленно. Жарко, как угли, горели светильники. Мерцали слюдой изразцы. Священные тексты, похожие на вьющуюся лозу винограда, оплетали мечеть. Пространство, в котором стоял Белосельцев, было плотнее и гуще, чем то, что осталось снаружи. Под сводами скопились энергии, увеличивающие плотность пространства, создававшие его напряженность. Прихожане стелили коврики, опускались на колени. Оглаживали бороды, подымая строго-умиленные лица к высоким узорным прорезям, где последней лазурью угасала заря. Белосельцев стоял в стороне, прижавшись к стене, на которой, застекленное, висело изображение Меддинской мечети и на раздвоенном клинке струилось изречение Пророка. Ему было хорошо в мусульманской молельне. Здесь было намолено, как в православной церкви. Богомольцы, ожидавшие час молитвы, обращавшие души к Аллаху, обращали их к Единому Богу, покрывавшему своей благодатью океаны и земли, народы и страны. Как свет, попадая в хрустальную призму, распадается на цветастую радугу, так образ Единого Бога, преломлясь в народах, прославляется в мечетях и пагодах, в костелах и православных церквах. Так чувствовал Белосельцев лазурь, стекавшую ему в душу из высокого резного окна, рождая умиление и нежность.

Еще невидимый, смутно белея чалмой, мулла возгласил первый молитвенный стих. С каждым колебанием звука, выступая из тьмы белой бородой, истовый, горбоносый, держа у груди раскрытую книгу, мулла стенал, умоляя Бога услышать его. Выкликал и восторженно славил, ударяя молитвенным звуком в монолит омертвелого мира, куда были вморожены людские спящие души. Холодный камень и лед начинали плавиться. Белосельцев чутко, страстно внимал. Стих Корана своим явленным звуком и тайным сокрытым смыслом входил в сочетание с его измученной, ожидающей чуда душой. В недвижном пространстве мечети, в накаленном сумраке словно пахнуло ветром. Богомольцы полегли, как трава, поверженные ниц этим внезапным порывом. Они отрывали от пола покорные лбы, распрямлялись, подымая лица к лазури, а потом разом, всей молящейся коленопреклоненной толпой, падали ниц. Повторяли бессчетно мягкие упругие колебания, расшатывая костную, лишенную духа материю. Побуждали ее дышать, слышать Бога, чувствовать над собой бестелесный творящий Дух. Земля и воздух слабо вздрагивали от этих поклонов. Мусульмане, отделенные друг от друга океанскими водами, великими пустынями, снежными вершинами гор, совершали поклоны, расшатывая землю, добиваясь резонанса с гул – кой, взывающей к Аллаху молитвой. Белосельцев чувствовал коллективные усилия миллиардов людей, захватывавших в молитвенный ритм течение рек. Правоверные молились в сельской дагестанской мечети. Молились в Кандагаре у рынка, под лазурным куполом, где в серебряном узорном ларце хранился волос Пророка, и он, Белосельцев, оставив автомат на броне, безоружный и верящий, просил у Всевышнего милости. Молились в Меддине под каменным белоснежным шатром, из которого ввысь устремлялись островерхие башни, и он, оробев, ступал босыми ногами по прохладным восточным узорам. Молились в маленькой мечети в Латакии, остывавшей от солнца Сахары, и сквозь тонкие окна в стене он видел бирюзовое море и серый, остекленелый эсминец. Молились в Равалпинде, где с голубых минаретов под блестящей луной певуче рокотал муэдзин и торговцы золотом торопливо убирали лотки.

Белосельцев достал из кармана платок. Постелил на каменный пол. Опустился на колени, почувствовав, как понизился и уменьшился он в своей гордыне, в своей одинокой жизни, добивавшейся внимания Бога. Он был как все, безымянный, растворенный среди молящегося человечества.

Отслужил со всеми намаз, благодарный мусульманским богомольцам за то, что приняли его, путешественника, застигнутого вечерней молитвой вдали от православного храма. Выходил из мечети просветленный, среди густой молчаливой толпы, совавшей ноги в галоши и туфли, шаркающей по каменным плитам.