Зима Гелликонии - Брайан У. Олдисс

Последовал часовой перерыв. Снаружи было слишком холодно, чтобы гулять. Священники прохаживались в просторном зале, куда слуги подали воду и вино в фарфоровых чашках, и беседовали. Возможно, есть способ избежать реального противостояния; ведь, кроме духов, никаких иных доказательств не осталось, не правда ли?

Ударил колокол. Священники снова расселись за столом. Чубсалид наедине переговорил с Парлингелтегом, и вид у обоих был мрачный.

Обсуждение продолжилось, но вскоре в дверь постучали, и в залу вошел ливрейный раб. Он поклонился верховному священнику и подал ему на подносе письмо.

Прочитав письмо, Чубсалид некоторое время сидел, поставив локти на стол и упираясь пальцами в высокий лоб. Разговоры затихли. Все ждали, что скажет предводитель.

— Братья, — сказал он наконец, оглядев собрание. — Ко мне пришел посетитель, важный свидетель. Я предлагаю призвать его сюда и попросить говорить перед нами. Слова этого человека, уверен, имеют больший вес, чем любые наши дальнейшие споры.

Чубсалид махнул рукой рабу; тот поклонился и вышел из залы.

Вошел другой человек. Помедлив немного, мужчина затворил за собой дверь и двинулся вперед, к столу, за которым сидели пятнадцать высших иерархов церкви. Мужчина с ног до головы был одет в голубое; сапоги, штаны, рубашку, куртку, плащ, в руках он нес шляпу. Лишь голова была седая, хотя с каждой стороны оставалось немного черных прядей. Когда синод видел этого человека перед собой в последний раз, его волосы были черны, как вороново крыло.

Седая грива словно увеличивала размеры его головы. Прямые брови и рот подчеркивали бушующий во взгляде гнев, глаза горели.

Мужчина низко поклонился верховному священнику и поцеловал ему руку. Потом повернулся и поприветствовал синод.

— Благодарю, что согласились дать мне аудиенцию, — проговорил он.

— Архиепископ-военачальник Аспераманка, мы слышали, что вы пали в бою, — сказал Чубсалид. — Но я рад, что наши сведения оказались неточны.

Губы Аспераманки сложились в ледяную улыбку.

— Я более чем умер — но не в бою. История о том, как мне удалось добраться до Аскитоша, одному, без армии, воистину достойна удивления. В меня стреляли в Чалце и на всех границах нашего материка, меня захватили в плен фагоры, я бежал и заблудился в пустошах — короче говоря, только Божьей милостью я снова стою перед вами. Бог защитил меня и отточил, как острейшее лезвие, превратив в орудие правосудия. Ибо я явился как живое доказательство преступления, которому нет равных в богатой истории Сиборнала.

— Сядьте и помолитесь, — сказал Чубсалид, жестом приказывая рабу подать стул. — Мы готовы выслушать вашу историю, все, что вы посчитаете нужным нам рассказать. Ваше свидетельство надежней слов любого духа.

Аспераманка рассказал, как его армия угодила в засаду, как силы олигархии встретили возвращающихся из Чалца ураганным огнем с укреплений, и по мере того как сказанное доходило до сознания присутствующих, они начинали понимать, что в словах Парлингелтега все истинная правда. Церковь должна противопоставить себя государству. В противном случае церковь может оказаться соучастницей в убийстве.

Аспераманке потребовался целый час для того, чтобы поведать историю победы и предательства. Наконец он умолк. Но молчал он всего минуту. Потом он неожиданно спрятал лицо в ладонях и разрыдался.

— И я причастен к преступлению, — рыдал он. — Я был орудием олигархии. Я боялся олигарха. Для меня церковь и государство были одно.

— Но отныне это не так, — проговорил Чубсалид. Он поднялся и положил руку на плечо Аспераманки. — Благодарим тебя за то, что, став орудием Господа, ты упростил нашу задачу.

Олигархия имеет власть над человеческим телом, церковь же властвует над душами. С сегодняшнего дня мы должны посвятить себя утверждению превосходства души над телом. Мы должны выступить против олигархии. Все ли тут настроены так же решительно?

Все четырнадцать членов синода разразились одобрительными выкриками, их посохи застучали под столом.

— Итак, решение принято единогласно.

После краткого обсуждения было решено, что в качестве первого шага надлежит разослать во все церкви по всей стране решительно сформулированный билль. В билле следует указать, что церковь становится на защиту древнего ритуала паука, полагая его частью необходимой свободы каждого, мужчины или женщины, в реальности их существования. В мире нет доказательств тому, что так называемые духи когда-либо говорили что-либо, отличное от истины. Церковь ни в коем случае не может принять то утверждение, что паук способствует распространению так называемой жирной смерти. Чубсалид поставит под биллем свое имя.

— Это будет, вероятнее всего, самый революционный билль церкви, который когда-либо видел свет, — проговорил серебристый голос. — Я просто хотел отметить это. Но признавая паук, не признаем ли мы тем самым Всеобщую Прародительницу? И не допустим ли языческие суеверия в нашу церковь?

— Наш билль никоим образом не будет упоминать о Всеобщей Прародительнице, брат, — мягко ответил Парлингелтег.

Так билль был одобрен и отправлен в типографию духовников, а из типографии — разослан по всем церквям страны.

Прошло четыре дня. Во дворце верховного священника церковники ждали бури, которая неминуемо должна была разразиться.

Гонец, одетый из-за непогоды в непромокаемый костюм, спустился с Ледяного Холма, чтобы доставить во дворец запечатанный документ.

Верховный священник сломал печать и прочитал письмо.

В письме говорилось, что злонамеренные памфлеты, распространяемые синодом с предательской целью, подвергают сомнению истинность выпущенных недавно государственных указов. Предательство карается смертью.

Если же подобному злонамеренному деянию церкви имеется объяснение, то верховный священник Церкви Грозного Мира должен лично предстать перед олигархом и представить это объяснение.

Письмо было подписано олигархом Торкерканзлагом II.

— Я не верю в то, что этот человек существует, — сказал Чубсалид. — Он правит вот уже тридцать лет. Никто и никогда его не видел. По тому, что он творил в этом мире, можно запросто решить, что он фагор...

Продолжая бормотать себе под нос в том же духе, Чубсалид отправился в библиотеку синода, где тщательно сличил подпись олигарха, рассмотрев ее в лупу и качая головой.

Подобные действия верховного священника чрезвычайно обеспокоили его советников, поскольку явно свидетельствовали о том, что Чубсалид всерьез и близко к сердцу воспринял мрачный приказ, который не мог обещать ничего, кроме скорой казни. Главные советники, говоря меж собой, предположили, что вся верхушка церкви немедленно должна переехать из Аскитоша в более безопасное место — возможно, в Раттагон, хотя крепость была в осаде; (несмотря на это, расположение посреди озера делало ее наиболее безопасным местом), или даже в Харнабхар, несмотря на суровость тамошнего климата, поскольку Харнабхар считался религиозным убежищем.