Зима Гелликонии - Брайан У. Олдисс

Воинских навыков он не потерял. Огненное пятно, описав в темноте точную параболу, исчезло в жерле бака с биогазом. На миг повисла тишина. Потом двор взорвался. Во все стороны полетели осколки плиток, выстилавших двор. В вечерней тьме поднялся огромный огненный столб с синим пламенем в центре.

С радостным воплем Фашналгид устремился через комнату к двери и широко ее распахнул. За дверью стоял молодой солдат, в нерешительности обернувшийся на взрыв, в ту сторону, откуда только что пришел. Фашналгид без промедления бросился на солдата с кулаками и сбил того с ног. Солдат кубарем покатился вниз по лестнице и без движения замер у ее подножия, видимо со сломанной шеей.

— Теперь придется бежать со всех ног, женщина, от этого зависят наши жизни, — крикнул Харбин Торес Лахл и схватил ее за руку.

— Лутерин... — прошептала она, но, слишком испуганная, чтобы попробовать что-то предпринять, покорно последовала за капитаном. Они выскочили на улицу. Внизу, во дворе царила паника. Газ продолжал гореть. Одимы, слишком юные, слишком старые или слишком толстые для того, чтобы отправиться в церковь, бегали по двору вместе с солдатами. Здесь же метался скот. Умный лейтенант пару раз пальнул в небо. Рабы кричали. Один из домов загорелся.

Обогнуть кучу-малу и выскользнуть за ворота не составило труда.

Как только они оказались на улице, Фашналгид пошел спокойным шагом и убрал шпагу, чтобы не привлекать внимания.

Они вошли на церковный двор.

Капитан толкнул женщину за контрфорс, задыхаясь от волнения. Внутри пели гимны богу Азоиаксику. От восторга Фашналгид больно схватил Торес за предплечье.

— Эти скопцы и здесь нас настигли... Даже в этом ледяном болоте...

— Отпустите меня. Мне больно.

— Отпущу, отпущу. А ты войдешь в церковь и позовешь Шокерандита. Скажи ему, что солдаты пытались схватить нас в доме его приятелей. На корабль нам больше дороги нет. Если он уже договорился насчет упряжки, то нужно ехать в Харнабхар как можно скорее. Иди и скажи это ему.

Он подтолкнул Торес в спину, чтобы та поторапливалась.

— Скажи ему, что они собираются нас повесить.

К тому времени, как Торес Лахл появилась на улице с Шокерандитом, вокруг прошло много народу, и не только мирных прохожих. Глядя на выбегающих с криками ужаса Одимов, Фашналгид спросил:

— Лутерин, ты уже договорился насчет упряжки? Мы можем уехать немедленно?

— Зачем ты разрушил дом Одимов? И это после того, что они сделали для нас? — разгневанно спросил Шокерандит, тоже с тревогой наблюдая за беспорядком.

— Не стоит так доверять Одимам. Они ведь купцы. А нам нужно уносить ноги. Армия ищет нас. Не забывай, твоя драгоценная Торес Лахл числится беглой рабыней. Ты знаешь, какое за это полагается наказание? Так что с упряжкой?

— Мы сможем получить упряжку в конторе, когда взойдет Беталикс. Что-то ты слишком быстро передумал... почему?

— И где нам придется прятаться до утра?

Шокерандит поразмыслил.

— У меня тут есть знакомый, друг отца, по имени Хернисарах. Он и его жена примут нас и спрячут до рассвета... Но мне нужно сходить к Одимам, попрощаться.

Фашналгид наставил на него толстый палец.

— Не вздумай сделать такую глупость. Тебя повесят. Там везде полно солдат. Но ты ведь ни при чем, верно?

— Ладно, безумец. Оставим перебранку, лучше скажи, отчего ты так внезапно изменил планы? Еще утром ты собирался отплыть в Кампаннлат.

Фашналгид улыбнулся.

— Предположим, мне внезапно захотелось приблизиться к Богу. Я решил отправиться с тобой и с твоей рабыней в Священный Харнабхар.

В шестой день шестого теннера шестого малого года синод Церкви Грозного Мира собрался в Аскитоше.

Более мелкая церковная рыбешка почитала за счастье встречаться в задних комнатах дворца верховного священника. Встреча пятнадцати дигнитариев, составляющих синод, происходила в самом дворце. Они представляли как духовную, так и мирскую и военную ветви церковной организации. Тяготы конторской работы лежали на них тяжким грузом. Этим людям не разрешалось почивать на лаврах. И они не были расположены шутить.

Но человек остается человеком, и у каждого из пятнадцати были свои слабости. Один регулярно напивался, начиная с четырех часов дня. Кто-то прятал в своих покоях юных рабынь или рабов. Другие имели иные диковинные пристрастия и практиковали иные способы растления. Тем не менее большая их часть преданно служила церкви и отстаивала ее интересы. А поскольку в эти времена тяжело было найти хороших людей, эти пятнадцать слыли хорошими людьми.

Самым преданным из пятнадцати считался Чубсалид, уроженец Брибахра, взращенный святыми отцами в лоне церкви, ныне старший верховный священник Церкви Грозного Мира, полномочный представитель бога Азоиаксика на Гелликонии, бога, который существовал прежде жизни, стержня коловращения мира.

Самые внимательные духовные лица ни разу ни одним глазком не подглядели, чтобы рука Чубсалида подносила к его губам бутылку. Если у него и были какие-либо необычные сексуальные пристрастия, то они оставались тайной между ним и создателем. Если он когда-нибудь испытывал страх, гнев или печаль, то даже тень этих эмоций никогда не отражалась на его розовом лице. И он был умен.

В отличие от олигархии, устраивавшей собрания на Ледяном Холме, менее чем в миле от храма, синод опирался на широкую поддержку масс. Церковь открыто отстаивала нужды народа, поднимала дух людей и поддерживала их в минуту испытаний. И хранила нейтральное молчание касательно паука.

В отличие от олигарха, которого никто и никогда не видел и чей образ в устрашенном общественном воображении более всего соответствовал огромному ракообразному с пугающе гипертрофированными клешнями, верховный священник Чубсалид снисходил до пешего хождения среди бедных и был популярным и частым гостем на службах своей паствы. Он выглядел до последней черточки верховным священником — гордая осанка, грубоватая, но представительная внешность и гордая грива седых волос. Когда Чубсалид говорил, люди с готовностью и желанием внимали ему. Его речи часто были далеки от благочестия, но неизменно исполнены мудрости: он мог заставить аудиторию и смеяться, и возносить молитвы.

Дискуссии на синодальных собраниях велись на высоком сибише и изобиловали оговорками, изысканно-сложными вводными, разноцветными, словно радуга, глагольными формами. Однако нынешняя встреча преследовала совершенно практическую цель и касалась ухудшения отношений между двумя великими правящими силами Сиборнала — государством и церковью.

Церковь с волнением следила за тем, как раз от раза указы государства становились все более жестокими. Один из синодальных священников говорил об этом, обращаясь к собранию:

— Новое ограничение прав личности актом «О проживании» и подобные ему указы государство выдает/продолжает выдавать за борьбу с надвигающейся чумой. Но эти указы повлекли за собой не меньше/столько же потерь, сколько повлекла/влечет/могла бы повлечь чума. Бедные подвергаются обвинениям и арестам за бродяжничество или умирают от холода.