Хранительница его сокровищ - Салма Кальк

— Да, нас покормила госпожа Зиновия.

И поскольку Лизавета зависла, Сокол пояснил:

— Дочь его милости герцога Вассо. Молодёжь, тихо, — все мгновенно замолчали. — Первое — здесь спят. Хотите громко болтать — ступайте наружу. Второе. Первая стража на вас, хоть на всех вместе, хоть жребий бросайте. Потом будите брата Василио, потом он будит Мартелло. Еда на столе.

— Тилечка, ты пойдёшь мыться? — спросила Лизавета.

— Хотела бы, — тихо сказала девочка.

Сокол понял с полуслова.

— Госпожу Аттилию проводить до купальни и обратно. И самим тоже не забыть зайти в соответствующее место. Завтра — утренняя служба, а потом — праздник в городе и ярмарка. Госпожа моя, вы ещё остаётесь?

— Нет, я уже не в силах.

— Тогда пойдёмте. Сдаётся мне, по лестнице вы сейчас в одиночку не подниметесь.

Утром Лизавета проснулась и обнаружила, что Тилечки снова нет. Вчера она так устала, что уснула, едва раздевшись, и не слышала, как та пришла и легла. Но у девочки первый бал, и очень удачный, поэтому портить девочке вечер и загонять её спать Лизавета почитала неправильным. Она и Настю никогда домой не загоняла, и не сидела допоздна, если Настя где-то задерживалась, в отличие от мамы, которая всегда сходила с ума от беспокойства, если Лизавета или Вася вдруг куда-то пошли. Лизавета доверяла дочери, та всегда предупреждала, если вдруг что, и у них в этом плане всё было цивилизованно, чему Лизавета была всегда очень рада, понимая, что между родителями и детьми случается по-всякому. Но Настя была самым чудесным образом понятлива и конструктивна, с ней всегда можно было договориться. И друзья у неё были тоже понятные и приличные — в основном приятели из двора, школы и художки. Настя никогда не отказывалась привести их домой и показать, а Лизавета никогда не отказывалась приютить и накормить. Так и жили.

В общем, держать Тилечку на цепи не было никакого смысла. Есть радость в жизни — вот и пусть радуется.

Лизавета вздохнула, поверила вчерашнюю фиговинку в мешочке на шее. Она не решилась снять мешочек ночью, даже под подушку положить не решилась, но всё было на месте. Оделась снова в то же проклятущее платье и пошла вниз.

Внизу в пустой комнате за столом сидел Сокол, и перед ним стоял кувшинчик, и такой запах мог быть только из такого кувшинчика. И чашка. Ну и ещё всякая еда тоже, но кофе же, кофе! Умыться бы сначала, но он ведь одну не пустит, и кофе остынет…

— Доброго вам утра, госпожа моя, — кивнул он. — Желаете? Тут ещё осталось, на чашку хватит.

— Желаю, — умыться можно и после.

Он дотянулся до чистой чашки, вылил ей всё, что было в кувшинчике. И добавил сливок. Лизавета понюхала, потом взяла на язык капельку… божественно. Пила, прикрыв глаза. Потом вспомнила, что не одна за столом, поставила чашку.

— На вас очень приятно смотреть, когда вы пьёте арро, — рассмеялся он. — Вас легко порадовать, это хорошо.

— Чего ж хорошего?

— Мои способности радовать женщину сейчас очень ограниченны. Я не распоряжаюсь всем тем, чем мог бы и чем привык. У меня остался только я сам… и арро. Который вы зовёте кофе, я правильно помню?

Радовать, значит. Вот как.

— Да, кофе. Мне приятно, что вы запомнили, — так-то ей больше ничего особенного для радости и не нужно. Кофе… и он сам. — Где все?

— На службе. Праздник продолжается. Ваша Тилечка сказала, что вы крепко спите, и Астальдо велел вас не будить.

— Спасибо господину Астальдо, — вздохнула Лизавета.

— А когда они вернутся, пойдём в город. Сегодня нет дождя, как вчера к обеду закончился, так и ясно до сих пор. Посмотрим скачки, шествие и что там у них ещё будет, и сходим на ярмарку.

— Точно, нож и фляга. Мне же дали денег, и я богата. Надо понять, насколько.

Лизавета вытащила из кармана юбки лежавший там со вчера мешочек и вытряхнула его над столом. Из мешочка высыпалась кучка монеток. Две золотых, полтора десятка серебряных и два вида медных — большие толстые и маленькие тоненькие. Она глянула на Сокола, который с любопытством смотрел — что она делает, и потребовала:

— Рассказывайте.

— О чём вам рассказать? — не понял он.

— Что это значит, и можно ли на это что-нибудь купить?

— Можно, — кивнул он. — Решить все ваши насущные вопросы, включая красивое платье, и ещё останется. За один золотой дукат дают полсотни серебряных лир, в одной лире — двенадцать солей, вот этих, которые побольше, а одна кварта — четверть от соли, — он указал на самые маленькие монетки.

На аверсах-реверсах было что-то изображено. Даже кто-то. Музейная душа Лизаветы затребовала оставить по одной единице хранения каждого номинала про запас или просто на память, но реалистичная часть той же души твердила, что сначала насущные нужды, а память и коллекция потом.

Лизавета попробовала сосчитать, что у неё есть, но поняла, что запуталась.

— Как-то у вас сложно. Полсотни, двенадцать, четверть… считать замучаешься. Разве только если всю жизнь вот в этом.

— А у вас не так?

— У нас есть рубль и копейка. Сто копеек — рубль. И всё. Да и копейки чем дальше, тем больше выходят из обращения. И вообще мелочь, то есть вот такие живые наличные деньги, нужна только на маршрутку, до работы доехать, то есть извозчику заплатить, и ещё на рынке иногда. А во всех прочих местах принимают карты. Это такая штука, которая содержит информацию, сколько денег у тебя на счету. Прикладываешь к устройству, оно считывает, и списывает с тебя сколько надо. А в телефон приходит сообщение — сколько потрачено и сколько осталось. Легко и просто.

— Это, по-вашему, просто? — рассмеялся он. — Штуки, карты, сообщения. И это всё для того, чтобы рассчитаться в трактире?

— Ну да, в трактире можно, — Лизавета задумалась — когда она в последний раз была в трактире и считается ли, например, Настасьин выпускной в пафосном ресторане и залётный перекус в «кфц» в один из последних дней дома. — Но чаще — в лавке на первом этаже дома, там продают продукты. Которые потом принести в квартиру и приготовить из них поесть.

— Про деньги на счету я понимаю, скажем, если я задумаю надуть нашего друга, то просто пойду в здешний банк семьи Сольди и попрошу дать мне в счёт того моего, что у них хранится, и мне, представьте, дадут.

— А как подтвердить в этом случае вашу личность? — заинтересовалась Лизавета.

— А мы с Пьетро Сольди, здешним управляющим, знакомы уже лет десять.

— Почему же Лис не позволяет вам контактировать со знакомыми? — ну глупо же.

— Потому, что я — фигура приметная, хоть по мне сейчас этого и не скажешь. Во-первых, заинтересуются моими обстоятельствами — что это я здесь делаю, да какие тут дела у Ордена Сияния, если уж я с ними. А во-вторых — это породит массу вопросов о некоторых моих личных делах, о которых я предпочёл бы пока помолчать. Увы, не могу сказать вам больше. Пока. Надеюсь, смогу позже, когда это приключение завершится. Убирайте ваши деньги и храните хорошенько.