Вороний закат - Эд Макдональд

Бетча я знал плохо. Он любил мою Ненн и умер как герой. Мы с ним попали в плен, сидели на краю вражеского лагеря посреди Морока, далеко от своих. У Бетча была сломана нога, и он не мог идти. Я перерезал ему глотку. Парень достойно принял смерть. И эта смерть стала самым тяжким грузом на моей совести. Ненн, погибнув в драке, спасла нас всех. Венцер прожил восемьдесят лет и остался в памяти людей знаменитым героем Границы. Бетч же был никому не известным капитаном, он отправился в Морок из любви к Ненн. Парень заслуживал большего, чем мой нож.

Впрочем, я привык к тому, что тени прошлого наблюдали за мной и судили меня.

Время было позднее. Все спали, кроме часовых и совсем уж железных, вроде меня. Я встал и пошел прочь из лагеря. Первый наблюдал за мной. Стражники походили один на другого, но Первого я легко отличал. Только он глядел на людей, как на живых и стоящих внимания. В нем ощущалась капля человечности, и это делало его еще ужаснее. Тех, в ком вообще нет человеческого, легче выносить. Первый лишь проводил меня взглядом, но следом не пошел.

Я остановился, надрезал ладонь и позволил крови стечь на песок – вернул малую часть себя тому, у кого взял так много. Привязался к месту.

Потом позвал Морок и попросил ускорить мой шаг. Я прочел песок и знал, что могу найти поблизости: длинную червеобразную тварь, копошащуюся под камнем. Она никогда не ела и не пила, просто была там. И опасности не представляла. В Мороке встречались безвредные твари. Никто, кроме меня, не знал о ее существовании. Я отыскал место – тварь пыталась вылезти из-под черного, хрупкого как древесный уголь камня. Слепая, она не имела понятных человеку органов чувств. Я выкопал ее. Шириной она оказалась с мою ладонь. Мне попадались такие раньше. Их крайне трудно прикончить. Разруби на части – и каждая поползет сама по себе.

Единственный способ – съесть заживо.

Некоторые вещи лучше не вспоминать. Когда я впервые сунул в рот подобную тварь, мне захотелось выплюнуть ее, а вкус забыть навсегда. Вычеркнуть из памяти плоть, что корчится во рту, касается десен, шевелится в глотке. Куски твари дергались даже в кишках. Но тот день остался далеко в прошлом. Со временем преодолевать омерзение стало куда легче. Заглатывая сочную белую плоть, я ощущал, как крепнет моя связь с Мороком. Его отрава затекала в меня, лечила тело, делала сильнее. Я бы рассмеялся от радости, но боялся выблевать липкое коричневое дерьмо. Оно вытекает, если невзначай раскусить не ту жилку. В такие моменты обычно совсем не смешно. Хотя…

Я хихикнул. Да, смешно. Но что именно?

Ох, как запекло, казалось, пламя вспыхнуло во рту, в глотке, а потом и в кишках. Меня будто пырнули ножом и перегнули пополам. Изо рта вывалился комок недожеванной, белой, словно опарыш, плоти. Я рыгнул, прижал ладонь ко рту и зажмурился. Надо удержать съеденное. Не думать ни о происходящем с моими телом и разумом, ни о злобно шипящем растущем Мороке во мне.

Прочее не важно. Важно лишь то, что я задумал.

Вот так.

И проглотить.

Я занимался этим годами, научился фокусироваться на цели и мог оправдать любую дрянь. Даже такую. Только иногда, в моменты душевной ясности, я понимал, кем сделался.

Я смеялся и не осознавал, что смеюсь. Мать бранила меня за поедание червя, но выглядела очень смешно! Я и живую ее не слушал. Трапеза продолжалась. До рассвета было далеко, а меня слишком долго не было дома.

Я знал: не все они настоящие. Да, Амайра, Ненн, Дантри и Венцер были подлинными. Но с нами путешествовали и другие – тени. Тороло Манконо шел и кричал, что его предали. Рядом шагал старый друг Глек Малдон, принявший облик ребенка, слепого и полного злобы. Бессмыслица! Призраки прошлого проплывали сквозь мой разум, будто сполохи небесного сияния, полные цвета и жизни. Я не общался с ними без крайней необходимости, но начал беспокоиться из-за Валии. Может, это тоже был плод воображения, а не женщина, которую я когда-то любил? Иначе как я допустил, чтобы она оказалась здесь – равнодушная, с холодным лицом и огненными волосами, озаренная пламенем расколотого неба?

Засмотревшись на трех танцующих призрачных женщин, я не заметил, как к нам подобралась орава линяющих. Стражники разорвали тварей на куски. Морок никогда еще не был таким безопасным.

Со мной пытались заговаривать друзья. Так они себя называли. Но разве могли эти люди по-настоящему быть моими друзьями? Ведь они не сделались частью Морока, частью меня.

После заката я отправился на поиски луж черной маслянистой жидкости, иногда проступающей сквозь почву, и обнаружил цепочку следов. Маленькие когтистые лапки. Дюжина тварей или даже больше.

Джиллинги. Прошли гуськом, почти след в след. Ну не смешно ли! Уже год я не видел ни самих паршивцев, ни их следов. Последний раз о джиллинге упомянул Нолл, мол, тот отгрыз ему ногу. При всей моей ненависти к этим мелким ублюдкам я не хотел, чтобы они откочевали куда-нибудь. Прикончить и съесть джиллинга мне бы не помешало. Но следы были старые. Твари ушли далеко.

Я нашел обкусанную кем-то падаль и с удовольствием доел. Странно, что когда-то подобные вещи казались отталкивающими.

Эзабет стояла в луче небесного света и смотрела на меня. Я горбился под ее укоряющим взглядом, упрямо дожевывал обрывок сухожилия.

– Ты зашел слишком далеко, – сказала она.

Я продолжал жевать. Жесткое мясо застревало между зубами, язвило десны.

– Рихальт! – позвала Эзабет.

Услышав свое имя, я перестал есть, вытащил застрявший в зубах обрывок сухожилия и бросил его на песок.

– Что такое?

– Ты теряешь себя.

Голос ее был гулким, словно эхо в железной пещере.

– Кто бы говорил.

– Но я – никто.

– Ты – Эзабет Танза.

Ох, духи. Мне не хотелось снова начинать этот разговор.

– Ты теряешь себя. Идешь не туда. Пустыня с ее силой – не то, что тебе нужно. Ключ – в человечности.

Про ключ и человечность я уже слышал когда-то. Давно. И не помнил, где именно. Отложив недоеденную ногу, я посмотрел на Эзабет. Она больше не ощущалась моей. Суровая, неземная, очень далекая. И слишком похожая на Безымянных. Пламя игриво плясало меж ее пальцев, на кромке платья.

– А разве ты не потеряла себя? Не ушла?

– Пришлось уйти. Иначе мы сейчас не были бы здесь. Но все как в тумане. Многое забылось.

– А мне свои вопросы небу задавать, да? – вспылил я и, взглянув на паутину белых линий, вспоровших небесный багрянец, крикнул: – Эй, небо, ответь. Что ты сотворило с моей Эзабет?

Небо молчало. Ему было нечего сказать. А я поддался слабости и протянул руку. Эзабет не протянула мне свою, как сделала бы раньше, и мои пальцы прошли сквозь тело призрака. Свет заиграл на них. Два мира, телесный и потусторонний, не соприкоснулись. Впрочем, неудивительно.