Иоганн Кабал, детектив - Джонатан Л. Говард

Портной оказался очень услужливым, правда ужасно разочаровался, что джентльмена интересует лишь готовое платье. Он сновал туда и сюда с одеждой, пока Кабал вспоминал свой размер.

– Вы торопитесь, синьор? – спросил портной с вершины приставной лестницы, где он искал завернутые в бумагу белые рубашки.

– Я должен успеть на лодку, прибывающую в Санта Кейну, у меня поезд через два часа, – пояснил Кабал, используя возможность замести следы. Санта Кейна располагалась к востоку от Парилы, в то время как он отправлялся на запад. – Не стоило мне оставлять все на последнюю минуту. – Он пожал плечами.

Оказавшись на улице с завернутыми в коричневую бумагу покупками под мышкой, Кабал сверился с часами. Портной оказался настолько расторопным, что Кабал опережал график. Во внезапном порыве хорошего настроения, которое Кабал даже не собирался рационально объяснять, он купил на углу красную гвоздику у женщины с целой корзиной цветов. Затем он попросил ее приколоть гвоздику к лацкану пиджака, чему также не нашел рационального объяснения. Украшенный нехарактерным пятном яркого цвета, Кабал зашагал дальше.

Ступив на площадь, северную сторону которой занимала станция, он услышал радостные детские возгласы, отчего хорошее настроение несколько поуменьшилось. Однажды обстоятельства заставили его в течение целого года вежливо вести себя с детьми – тогда он руководил цирком, и тот опыт пугал его. Заметив, что причиной их веселья стало кукольное шоу, Кабал помрачнел еще больше. Однако он никак не мог обойти их стороной, поскольку сцену установили совсем рядом с входом на станцию. Проходящие мимо пассажиры улыбались и бросали артистам монетки; то, что публика перегородила проход на станцию, их не волновало.

Огибая толпу, Кабал на мгновение замер, заинтересовавшись шоу. Оно было необычным – вместо простой высокой будки со сценой в верхней трети, под которой прятались кукольники, вроде английских «профессоров» из «Панч и Джуди», возвели массивную двухметровую конструкцию из дерева и полотна, настолько глубокую, что там вполне могли поместиться основная сцена, «закулисье» и пространство, откуда кукольники руководили скачущими марионетками. Показывали старую историю, правда, с бо́льшим уклоном в сатиру, для взрослой публики, если судить по отсылкам к местным слухам и национальной политике. Корнями представление уходило в сказку про Гензеля и Гретель, но вместо домика ведьмы детишки наткнулись на секретный военный лагерь в лесу, которым руководили гротескные карикатуры на миркарвианских солдат. Возглавлял их капитан-идиот, сильно напоминавший Кабалу лейтенанта Карштеца; солдаты понятия не имели, что делать с детьми, поскольку прежде неразумно использовали приказы в качестве туалетной бумаги. В результате миркарвианцы оказались в затруднительном положении, после чего на протяжении всего представления повторялась шутка о том, как миркарвианцы любят трудности.

Кабал смотрел, как солдаты кружатся и танцуют, а деревянные пятки цокают по доскам маленькой сцены. Он восхищался мастерством кукловодов, пусть даже сценарий, написанный в сенцианском стиле с их любовью к непристойному юмору, оказался чересчур. Слова можно было игнорировать и просто наблюдать за взмахами лакированных ручонок и топотом лакированных сапогов.

Осознание накрыло Кабала резко и жестко – оно походило не на свет откровения, а на кошмарную сирену. На мгновение в его груди словно поселился холодный вакуум, заморозив ребра.

Столь очевидно. Все было совершенно ясно. И стало бы понятно с самого начала, если бы он открыл глаза, прислушался, если бы не просто смотрел, но видел, не только слушал, но услышал.

Получалось, что Леони Бэрроу в ужасной опасности. Речь шла не о некоем призраке опасности, а о подлинной, реальной, непосредственной угрозе. Но это также значило, что Кабала происходящее не касается. Он мог просто уйти.

Что он и сделал.

Мисс Леони Бэрроу не ждала, что Иоганн Кабал придет проводить «Принцессу Гортензию», готовую преодолеть последний отрезок пути, поэтому она не расстроилась, когда оказалась права. Однако правота не всегда приносит хорошее настроение – ее ухудшалось по мере того, как корабль, покинув стыковочную станцию, подсоединился к эфирным направляющим и взял курс на Катамению. Одна из причин заключалась в том, что Леони злилась на себя и чувствовала себя одураченной. Кабал был в ее власти с того момента, как она заметила его в самый первый вечер, но, несмотря на все провокации, она так и не воспользовалась преимуществом. Казалось, будто есть бо́льшее зло, с которым нужно расправиться в первую очередь, и Леони позволила ему оставаться на свободе и распоряжаться своей жизнью. Но вот потребовался его холодный аналитический ум, а Кабал отвернулся от нее при первом же признаке беды. Хорошо, при втором. Первым можно было считать тот раз, когда его вытолкнули из корабля.

О второй причине плохого настроения думать не хотелось. Кабал очень настойчиво предупреждал, что она рискует жизнью, возвращаясь на корабль. Приходилось признать, что его карьера предполагала опасности чуть более серьезные, чем сокращение или недостаточные пенсионные накопления. Кабал прожил так долго, потому что у него было хорошо развито чувство опасности, а также благодаря простой стратегии – развернуться на 180 градусов и бежать. Не слишком героическая жизнь, но, по крайней мере, позволяла избегать летящие в него табуреты, костры и прочие ловушки, что его вполне устраивало. Выходило, если перед тем, как развернуться и побежать, Кабал сказал, что ей грозит ужасная опасность, вероятно, так оно и было.

Она понятия не имела, что делать. Отец научил ее основам самообороны: когда охватывает настоящий страх за свою жизнь, дерись, чтобы покалечить и убить, потому что второго шанса не будет, – но предполагалось, что эти знания ей понадобятся, если кто-то вдруг нападет на нее на улице. Ни она, ни ее отец не предполагали, что ей будет угрожать расчетливый убийца, а то и не один. Наверняка в прошлом, когда Кабал выполнял свой разворот на 180 градусов, бывало, что он упирался в стену, но при этом умудрялся выжить. Ведь он был тем, кто выживает. И хотя сама мысль ей претила, мисс Бэрроу понимала, что сейчас ей был нужен именно такой человек. Тот, кто заметит кинжал прежде, чем его вынут из ножен, или пистолет раньше, чем из него прицелятся. Тот, кто сумеет найти выход.

Но разве не именно это он и сделал? Хуже того, разве не это он ей предлагал?

В общем, неудивительно, что Леони Бэрроу встречала новый день с энтузиазмом заключенного, готовящегося к казни – она чувствовала себя идиоткой из-за того, что ее доброта оказалась не вознаграждена, и в то же время корила себя за то, что не сбежала, пока был шанс.

– Ах, бедняжка. Осталась совсем одна. Ох, дорогая.

Голос, раздавшийся за ее плечом, нисколько не улучшил настроения. Раньше леди Нинука всего лишь вызывала раздражение, однако если подозрения Кабала были хоть сколько-нибудь обоснованы, она вполне могла пырнуть кого-нибудь кинжалом и затем глядеть в глаза жертве, поворачивая клинок. Мисс Бэрроу оказалась на неизведанной территории, пролегающей между раздражительностью и страхом. Не самое приятное место, наполненное, фигурально выражаясь, распространяющими заболевания мухами, чье жужжание доводит до белого каления.