Койот Санрайз. Невероятная гонка на школьном автобусе - Дэн Гемайнхарт

Не потому, что я не была уверена, что это стоит делать. Нет, я была уверена.

Не потому, что я не знала, правильно ли поступаю. Знала-знала. И вообще я поступила правильно.

Нет-нет. Ничего подобного.

Причина была совсем другая.

Я медлила, потому что отлично знала, что делаю, и отлично знала, зачем я это делаю, и эта абсолютная, двухсотпроцентная, чертовская правильность моего поступка потрясла меня так сильно, что я чуть не позабыла дышать. Я делаю это не ради Родео. Я делаю это не ради кого-то другого. Я делаю это ради себя. И все только к лучшему. Когда я заведу дряхлый мотор, я сделаю это не ради того, чтобы сбежать от нашего прошлого. Нет, я повезу нас в будущее. И это тоже только к лучшему.

Никакими «не вариантами» тут и не пахло. То, что я делаю, – абсолютно правильный вариант, и мне он ужасно нравится.

Я повернула ключ. Яджер взревела, зачихала, затряслась, а затем, рокоча, приготовилась к старту.

Впереди, за лобовым стеклом меня ждал весь мир.

Я увидела в окно Лестера: стоит, смотрит на нас.

На прощанье он отдал мне честь – скорее как раздолбай-музыкант, чем как военный. А я отсалютовала в ответ.

Щелкнула кнопкой радио, и из колонок грянула какая-то нескладная, рваная рок-композиция.

Сальвадор, забравшись на сиденье с ногами, заглядывал мне через плечо.

Я посмотрела на него искоса.

И велела, перекрикивая музыку: – Давай, Сальвадор, повоем!

– Что-что?

– Повоем! – и я, запрокинув голову, выдала дикий, безудержный вой койота. Сальвадор в полсекунды смекнул, что надо делать, разинул рот и завыл вместе со мной, а я включила нужную передачу, выжала сцепление, сняла Яджер с ручника, дала по газам и выехала на автостраду.

Руль вибрировал в руках. В педали газа пульсировала жизнь чудовищного мотора, который эта педаль подкармливала бензином. Мир вокруг слился в неразличимое марево, когда мы набрали скорость, уместную на автостраде, и помчались по этой черной асфальтовой ленте навстречу судьбе. Я трясла головой в такт песне, звучавшей из радиоприемника.

Сальвадор что-то сказал, но музыка его заглушала. Я выключила радио:

– Что-что?

– А тебе не страшно?

Я нервно сглотнула:

– Страшно, как никогда в жизни.

Сосредоточилась на желтом пунктире дорожной разметки. А еще на том, чтобы от волнения не перехватывало дух. Потому что я чувствовала их присутствие. В смысле, присутствие мамы и сестер. Они были рядом, летели перед автобусом, указывали мне дорогу домой. И присутствие Родео я тоже чувствовала: буквально видела его глаза в тот миг, когда он сказал: «Ты должна это сделать, пташка». Правильно-правильно. В смысле, я обязательно должна это сделать.

– Ну… А что такое Эврика? Как эту подсказку понимать? – спросил Сальвадор.

– Эврика – это в Калифорнии. Город такой. Пишется «Эврика», читается «Юрика». Это там Родео научил меня водить старушку Яджер. Сказал: «А вдруг, не знаю уж когда, тебе придется сесть за руль» – ну, понимаешь, а вдруг у него случится инсульт или аневризма. И рассудил: если уж мне придется водить автобус, лучше научиться заранее, чтоб я знала, что делать. И на окраине Эврики, на какой-то огромной старой пустой парковке, он мне все рассказал и показал. Дрючил, как сержант новобранцев в учебке: заставлял повторять сто раз, пока я не освоила все премудрости.

– В Калифорнии? Я думал, когда вы нас подобрали, вы выехали из Флориды.

– Ну да.

– А когда же вы были в Эврике?

– Дай бог памяти, – сказала я, зажмурив один глаз, пытаясь вспомнить. – Наверно… Господи, ну, вроде бы прошлым летом, уже год с лишним прошел.

– Год назад?! – заорал Сальвадор. – Ты нас везешь по автостраде после одного урока год назад?! А еще сказала Лестеру, что водишь не хуже Родео!

Я пожала плечами: – Родео – так себе водитель.

Сальвадор торопливо уселся как положено, вцепился обеими руками в спинку водительского кресла – как будто опасался, что мы вот-вот улетим в кювет, хотя это было, черт подери, очень маловероятно.

– Я тебе говорю, чел, я всему научилась. Когда едешь со скоростью потока, вообще легче легкого. Ну, мы еще посмотрим, как получится тормозить, но пока у нас все в ажуре. Расслабься.

Сальвадор – я за ним наблюдала в зеркало заднего вида – качал головой. Костяшки его пальцев на спинке кресла побелели. Ну просто дите малое.

Он заметил, что я за ним наблюдаю, и попытался испепелить меня взглядом, но я широко улыбнулась ему, сверкнув зубами, и он, хоть и обижался, не смог сдержать улыбки.

– Ты спятила, – сказал он моему отражению.

– Это да, – сказала я. – Но в хорошем смысле.

– Ты выглядишь на двенадцать лет.

– Сальвадор, не хочу тебя расстраивать, но мне и вправду двенадцать.

– Да знаю я. Но в двенадцать лет не полагается водить автобус. А если кто заметит?

Я задумчиво оглянулась вокруг. Сальвадор был отчасти прав, хотя я и не собиралась признавать это вслух.

– Дай мне вот это, – сказала я и показала на шляпу с обвисшими полями: Родео вешал ее на крючок на стене. Сальвадор повиновался, и я надела шляпу. Потом взяла с приборной панели солнечные очки Родео – модель «пилот», в золотой оправе. Тоже нацепила.

– А теперь как я выгляжу?

– Как двенадцатилетняя в очках и в шляпе.

– Ну а ты мне что посоветуешь? Закурить за рулем?

Сальвадор пожал плечами:

– А что, у тебя и курево есть?

– Как остроумно. Ладно, авось пронесет.

Мы проехали под большим зеленым указателем, где были перечислены города и расстояния. Вот и Поплин-Спрингс, самая верхняя строчка.

«Поплин-Спрингс 6».

Остается шесть миль.

Автострада шла вдоль синей, сверкающей на солнце речки. И река, и дорога вились между высокими холмами, тянувшимися к небу. Контуры этих холмов показались мне знакомыми. Пять лет здесь не бывала, но холмы запомнила; а может, их запомнили мои глаза. А может, их запомнило мое сердце. Их форма, их округлости и складки – все это мне о чем-то говорило. Причем не о чем-то новом – наоборот. Вглядываешься в контуры этих холмов, и ощущения примерно такие же, какие бывают, когда просыпаешься среди ночи в темноте, и спросонья в голове все путается, и ты встаешь, идешь в ванную и с удивлением видишь в зеркале себя – встречаешься с собой взглядом. Если бывает «чувство родины», эти холмы были чем-то вроде подступов к этому чувству. При виде этих холмов у меня затрепетало сердце.

Я снова включила радио: пусть залихватская музыка заглушит все разговоры. Я барабанила по рулю, смотрела прямо вперед, туда, куда ехала.