Жестокий бог - Л. Дж. Шэн

– Арабелла… – Он глубоко вздохнул, его щеки покраснели. – Я совершил ошибку. Я не могу исправить это прямо сейчас.

Конечно, ты не можешь, папа.

Это было полное признание. Я произнесла слово «роман», и отец не стал отрицать.

Я закрыла глаза, умоляя слезы не пролиться. Я не хотела, чтобы он видел, что сделал со мной, какие чувства его безразличие всколыхнуло во мне.

– Уходи, – прошептала я во второй раз менее чем за двадцать четыре часа.

У меня не было Вона. У меня не было папы. Очевидно, я официально не ладила с противоположным полом. Хорошо, что у меня еще есть Поуп.

– Ленни…

Я бросила в сторону отца второй подарок и на этот раз попала ему в грудь. Прежде чем он успел собраться с мыслями, я взяла один из своих инструментов для лепки и бумерангом запустила его в отца. Зная, что он играет роль живой мишени, отец развернулся, подошел к двери и захлопнул ее за собой.

Я рухнула на пол, рыдания вырывались у меня изо рта.

Я не смогла остановиться, пока не наступила ночь.

* * *

Вон не пришел навестить меня ни в ту ночь, ни в следующую.

Но Поуп сделал это, как и обещал.

Мы играли в настольные игры, пили дешевое вино в коробках и говорили о философии, искусстве и знаменитостях, с которыми хотели бы переспать (он сказал, что Руни Мара[50] была девушкой его мечты, в то время как мне нравился Машин Ган Келли[51]). Он рассказал мне о прогрессе, которого добился со своим произведением, а еще признался, хотя и неохотно, что снова видел, как Арабелла прокрадывалась в кабинет моего отца.

Забавно, мой отец был совершенно доволен, оставив меня в покое, и все еще встречался с Арабеллой.

Блестяще.

На шестую ночь, наступившую с того момента, как я перестала разговаривать с Воном и папой, я показала Поупу свою скульптуру. После этого он посмотрел на меня странным взглядом, как будто я сделала что-то не так. Очевидно, в моей скульптуре что-то сбивало с толку, но Поуп и папа молчали об этом.

– Почему у тебя такое лицо? – нахмурившись, спросила я. – Если это плохо, просто скажи мне.

Он решительно покачал головой.

– О, это абсолютная противоположность плохому. Я имею в виду, с точки зрения мастерства и техники, это невероятно впечатляюще, Ленни.

– Тогда в чем проблема? – Я нахмурилась.

– Э-э… – он потер щеку. – Я имею в виду… неужели ты действительно этого не видишь?

– Нет! – Я раздраженно вскинула руки в воздух.

Он посмотрел на меня с жалостью.

– Дорогая, это же Вон Спенсер. Статуя выглядит в точности как он. Ну, то есть не совсем, – исправился он, склонив голову набок, чтобы рассмотреть мою работу более внимательно. – В твоей скульптуре больше жизни, чем в Воне. Она выглядит более доброжелательно, и я, вероятно, доверил бы этому Вону ребенка или оружие массового уничтожения. Но в остальном – точно в точку.

Я взглянула на свою статую, мои глаза расширились, и я поперхнулась слюной.

Твою ж мать.

Это был он. Конечно, он. Острые, как бритва, скулы. Безжизненные глаза. Постоянная угрюмость. Сердце, вырывающееся из груди, как струи воды из фонтана. Я сделала это. Увековечила Вона Спенсера своими собственными руками. Эта идея пришла мне в голову, когда я еще находилась в Тодос-Сантосе, в тот день, когда Арабелла отсосала у него, когда Поппи начала присылать мне шоколад. Он унижал меня, а я, в свою очередь, в какой-то степени боготворила его.

Мои липкие ладони вцепились в подол рубашки. Пальцы дернулись. Часть моего мозга – по-видимому, здравомыслящая часть – говорила мне не делать этого, что это не имеет значения, что произведение было красивым и завораживающим и могло открыть для меня много дверей. Но остальная часть меня не слушалась.

Я набросилась на статую, с криком разрушая ее руками. Сшитые плечи, бумажное сердце, терновый венец. Единственное, что я не смогла сломать и испортить, – это лицо, потому что оно было сделано из металла. Мужественное и высокомерное, оно холодно смотрело на меня, пока я разрушала все остальное.

Вона даже не было здесь, но он все еще следил за каждым моим шагом, высмеивал меня, издевался надо мной.

Когда я сломала у статуи плечи и вырвала сердце из груди, то почувствовала, как чьи-то руки обхватили меня за талию, и прежде чем поняла, что происходит, я стала брыкаться, рычать и орать во всю мощь своих легких.

Я попыталась вырваться, но Поуп швырнул меня на кровать, как мешок с песком, достал что-то из кармана брюк и прижал мои запястья к металлической спинке кровати. Я зарычала, как раненое животное, продолжая брыкаться и пытаясь пнуть его.

Он приковал меня наручниками к моей собственной кровати. Придурок!

– Сними их. Немедленно! – потребовала я.

Честно говоря, я злилась на себя, а не на Поупа, который просто пытался сделать так, чтобы в истерике я не испортила всю свою работу, над которой так долго трудилась. Но все же.

Сумасшедшая, подумала я мрачно. Все в моей скульптуре указывало на то, что это был Вон. Как стыдно, что до меня это дошло только сейчас.

– Нет, – сказал Поуп спокойно, выпрямившись и уперев руки в бока, рассматривая меня так, как будто я была диким койотом, за которым он наблюдал через закрытую клетку. – Не пойми меня неправильно, но ты немного не в себе.

Он сказал «немного» из вежливости. Правда заключалась в том, что ты не можешь быть наполовину безумным, точно так же, как не можешь быть наполовину мертвым. Сумасшествие проявлялось в полной мере, что я и продемонстрировала.

– Думаю, он тебе нравится, – мягко сказал Поуп.

Я не ответила. Не хотелось подтверждать его теорию, но было бы глупо ее отрицать. Вон занимал мои мысли больше, чем следовало. Даже подсознательно. Я превратила его в статую, сама того не желая.

– У тебя был план. Почему мы его не выполнили? – спросил Рафферти.

– Потому что он так и не появился в моей комнате, – надулась я. Боже, я вела себя, как ребенок, и во всем виноват Спенсер. Он превратил мои мысли в желе. Я стала той, с кем Арабелла прекрасно бы поладила.

– Тогда напомни ему, что ты существуешь, – произнес Поуп, не отступая. – Ты помогаешь ему легко забыть себя. Ты весь день работаешь в своей комнате. Вы оба такие отшельники, запираетесь в своих углах этого замка. Он не мог забыть тебя, когда ты училась в старшей школе, и я очень сомневаюсь, что он сможет сделать это здесь. Разница в том, что ты не болтаешься у него перед носом. Запретный плод сладок. Напомни ему обо всем, чего он хочет. Будь этим плодом, – сказал Рафферти, стиснув зубы в дразнящем укусе. – Напомни ему, что он хочет съесть тебя.