Марина Мнишек - Вячеслав Козляков

Перед нами конечно же поздняя мемуарная запись о прошедших событиях. Конрад Буссов запомнил главное: принятие Мариной Мнишек самозваного тушинского царя привлекло на его сторону многих людей, «ослепив» их разум правдоподобием чудесной истории. В этом Буссов не одинок. О том же, например, откровенно пишет Николай Мархоцкий в «Истории Московской войны»: «После долгих уговоров согласились все, в том числе и царица, притворяться вместе с нами, что это не другой царь, а тот самый, что был в Москве» [243].

В контексте соучастия Марины Мнишек в обмане детали, сообщаемые Конрадом Буссовым, выглядят слабым оправданием ее действий. Но стоит задержаться на приведенном им уникальном свидетельстве по самому деликатному вопросу, сопутствовавшему всей истории о «признании» Мариной Мнишек тушинского самозванца. Царица могла притвориться при первой встрече, но что дальше? Сколько раз должен был еще повториться спектакль? Как можно было обезопасить себя от многих сотен глаз, следивших за совместными выездами Марины Мнишек и нового «царя Дмитрия»? Тушинский вор, привыкший к повиновению, установленному разнузданным насилием, был лишен в случае с Мариной Мнишек своего главного оружия. Ибо она, неожиданно, своей правдивой первой реакцией, обезопасила себя от возможного покушения на ее честь.

Все те несколько дней, пока Марина до поездки в лагерь самозванца находилась под охраной гетмана Яна Сапеги, обсуждались условия новой помолвки или своеобразного «брачного контракта». В отличие от самборского договора между «царевичем» Дмитрием и воеводой Юрием Мнишком, текст соглашений, заключенных отцом Марины в начале сентября 1608 года, может быть только реконструирован на основе происходивших тогда событий. Об условии «номер один» – новой коронации или присяге – говорилось в предыдущей главе. На этом публичность заканчивалась; в дальнейших статьях договора, видимо, начинала действовать самборская модель отношений воеводы Юрия Мнишка с предшественником тушинского царя. Удовлетворение притязаний сторон откладывалось до «возвращения» «царя Дмитрия Ивановича» на московский престол. В пользу этой версии свидетельствует и то, что ее воспроизводил король Сигизмунд III, очевидно, информированный вернувшимся в Речь Посполитую послом Николаем Олесницким. Разъясняя ситуацию нунцию Клавдию Рангони, король Сигизмунд III говорил о причинах задержки сандомирского воеводы под Москвой в декабре 1608 года: «Мнишек остается при Димитрии, чтобы придать ему больше весу… он хочет женить его на своей дочери, как только новому претенденту удастся достигнуть престола. Присяга, принесенная когда-то Марине народом, должна облегчить выполнение этого плана» [244].

Это сегодня мы знаем последовательность событий, знаем и то, что второму самозванцу так никогда и не удастся овладеть Москвой. Современники же, находившиеся под столицей, где в осаде сидел слабый царь, против которого восстала половина царства, имели право думать по-другому и надеяться на скорую смену власти в Русском государстве. Единственным компромиссом со стороны Марины Мнишек стало то, что она позволила раньше времени создать видимость того, что «царь Димитрий», которого изображал Тушинский вор, и есть ее законный супруг. Конрад Буссов, упомянув о лагере царицы, разбитом в отдалении от основных таборов самозванца, вспоминал, скорее всего, о том, как обстояло дело в самом начале, пока Марина Мнишек не приехала в Тушино. Больше доверия вызывает известие Николая Мархоцкого, писавшего о переселении воеводы Юрия Мнишка с дочерью в тушинские обозы, «где они поставили свои палатки рядом с царскими». То, что в глазах Марины Мнишек выглядело уступкой, другими могло быть воспринято как логичное завершение событий или же как плохая игра (в зависимости от того, знали или нет окружающие люди настоящую историю Тушинского вора).

Воевода Юрий Мнишек не был бы самим собой, если бы и в этом случае не выговорил себе обещаний денег и новых территорий у самозваного «сына». Позднее, участвуя в заседаниях польского сейма 1611 года, отец Марины Мнишек свидетельствовал о том, что Тушинский вор – не тот человек, за кого он себя выдавал, и всячески подчеркивал патриотическую миссию своей дочери в Московском государстве. Но осенью 1608 года он не хотел везти ее обратно в Речь Посполитую, где она была бы, по крайней мере, в безопасности, а напротив, все более и более делал ее заложницей собственной алчности.

Невероятно, но сандомирский воевода, возможно, вел при этом еще и двойную игру, высчитывая, от кого он получит больше – от царя Василия Шуйского или от своего «зятя». 7 (17) сентября в анналах Смуты произошло малоприметное событие, которое могло бы коренным образом изменить ее историю, не прояви стороны дипломатическую толерантность. В Москве оказались вместе предводитель казаков Иван Заруцкий и польский полковник Александр Лисовский, с чьими именами в ближайшие семь-восемь лет будут связаны самые тяжелые потрясения Русского государства. Попали же они в Москву в качестве заложников (!) на время однодневных переговоров посла Николая Олесницкого и сандомирского воеводы Юрия Мнишка с русскими боярами во главе с князем Андреем Васильевичем Голицыным. Станислав Немоевский передал ходившие слухи о содержании переговоров, состоявшихся в открытом «поле» и продолжавшихся до «позднего вечера»: «…воевода домогался для своей дочери удельного княжества и известных городов, если великий князь желает, чтобы польское войско ушло из его земли» [245]. Возможно также, что воевода Юрий Мнишек демонстрировал свои возможности тушинскому царю, чтобы тот был сговорчивее в своих обещаниях. В конце концов, воевода получил награду за содействие второму самозванцу. 14 октября 1608 года «Димитрий царь» выдал своему «отцу», в вознаграждение дружбы и «благосклонности, коей вечный залог имел при себе», письмо на 300 тысяч рублей [246]. Вот только условием их уплаты, так же как и свадьбы с Мариной Мнишек, стало возвращение царя Дмитрия на свой престол. (Странно, как набожный пан воевода не содрогнулся при виде этой суммы, кратной сакраментальной цифре 30.) Воеводе была выдана также «Роспись городам северского княжества», включившая Чернигов, Смоленск, Брянск, Стародуб, Путивль, Новогородок, Курск, Рыльск, Карачев, Почеп, Трубчевск, Комарск, Рославль, Моравск. Эти четырнадцать городов «со всеми волостьми», как писал царь Дмитрий, «надлежать имеет к привилегии, от нас данной» [247]. Тем самым подтверждались и дополнялись ранее данные обещания первого самозванца. Щедрые посулы получили другие участники истории: посол Николай Олесницкий – город Белую, а двоюродный брат царицы Павел Тарло – 20 тысяч злотых, которые самозванец обещал уплатить, «когда Господу Богу будет угодно посадить его в столице».

Что же получала Марина Мнишек? Надежду, так жестоко отнятую у нее в мае 1606 года. Надежду на то, что сказка еще повторится. Ей продолжали воздавать царские почести, не требуя ничего взамен.