О старых людях, о том, что проходит мимо - Луи Куперус

– Как ты похож на маму, Лот! – сказал Хью.

Да, он похож на мать, у него такое же хрупкое телосложение, как у нее, такие же глаза… почти такая же красивая шевелюра и такой же мягкий овал лица… Когда-то, в молодости, он гордился своей внешностью и очень за ней следил… знал, что он светловолосый красавчик. Но теперь это прошло, рядом с Хью он чувствовал себя старой бабой, старой бабой с расшатанными нервами… Быть таким рослым, таким широкоплечим, иметь такие красивые глаза, такую потрясающую эгоистичную улыбку и холодное сердце, ничем не интересоваться, кроме собственных комфорта и неотразимости, так спокойно жить на деньги матери, а когда они кончатся, то с непоколебимым спокойствием выбросить ее за борт и жить дальше своей жизнью… – вот это значит быть сильным! Вот это значит быть хозяином собственных эмоций и крепко стоять в этой жизни! Вот это значит не бояться будущего и приближающейся старости… Не ведать приступов Страха, не реветь, будто старая баба, будто старая баба с расшатанными нервами!

– Да, Хью, я похож на maman.

– А Элли… похожа на тебя, – сказал Хью.

– И на maman Отилию, только в худшем исполнении; по крайней мере, maman, я так от многих слышала, – тихо сказала Элли и обняла свекровь; ей тоже было грустно, она думала о господине Такме, и о Стейне, и о бедном Лоте…

Вдруг сверху донесся звонок, дважды повторенный: вызов компаньонки.

– Тетушка Тереза наверху? – спросила Элли.

– Я ее еще не видела, – ответила Отилия. – Но что же там такое случилось…

– Боже мой, боже мой! – воскликнула Анна, появляясь в дверях кухни и отгоняя кошку. – Наверняка это опять странности у мефрау… с ней же, знаете, бывает… что она видит… Что-то…

Но компаньонка поспешно спускалась вниз по лестнице…

– По-моему… мефрау умирает! – сказала она бледными губами. – Пойду позвоню от соседей… врачу.

– Оставайтесь здесь! – сказал Лот. – Я сам схожу.

Он быстро надел шляпу и ушел. По дому пронеслась волна ужаса. Отилия, Элли, компаньонка и Анна бросились наверх.

– Подожди внизу, Хью, – сказала Отилия.

Хью кивнул.

Оставшись в гостиной один, он сел на стул, принялся подбрасывать и ловить свое кепи… размышляя о том, что от бабушки его мать большого наследства не получит…

Имущества у нее всего ничего, а то, что есть, поделят на всех ее многочисленных детей. Хью закурил и, когда Лот вернулся, открыл ему дверь, за что Анна потом была ему очень благодарна.

Лот тоже поднялся наверх.

В спальне – ради свежего воздуха раздвижная дверь между комнатами была открыта, так что спальня и гостиная, где grand-maman столько лет сидела у окна, стали единым помещением – витал отчетливо уловимый страх. Maman Отилия не могла сдержать рыданий. Как все неожиданно, приговаривала она. Но на самом деле так не думала…

У постели стояла тетушка Тереза.

Лоту, когда он вошел, померещилось, будто это стоит сама grand-maman, только менее состарившаяся…

Тетушка Тереза поздоровалась с Лотом своими темно-карими креольскими глазами с грустным выражением. Рука указала на постель.

Там лежала grand-maman, она была в сознании. Она умирала медленно, без агонии, словно угасала свеча.

Только дыхание было ускоренное, затрудненное…

Она знала, что вокруг нее дети, но кто именно, не разбирала.

Все они были ее дети, она знала… А потом вспомнила, что тут находится и Тереза, приехавшая из Парижа; grand-maman была ей за это благодарна…

Рука чуть шевельнулась на одеяле, и grand-maman выговорила со стоном:

– Тереза… Тереза…

– Мама…

– Тереза… Тереза… молись…

И сама сложила руки для молитвы.

Тереза Ван дер Стаф встала на колени рядом с кроватью. Принялась молиться. Она молилась очень долго; grand-maman со сложенными руками лежала и медленно умирала, долго-долго, но спокойно… Отилия-дочь плакала в объятиях Лота… Внизу позвонили в дверь.

– Спасибо господину Хюго! – прошептала Анна.

Хью открыл дверь. Это пришел доктор Тиленс, но уже ничего нельзя было сделать. Grand-maman ничем не была больна, в ней просто догорал огонь. После того как ей сообщили о смерти Рулофса, после того как она увидела тень Такмы, она уже не вставала и с благодарностью приняла последнюю в своей жизни радость: неожиданное появление у ее постели дочери Терезы. О смерти Такмы ей не рассказали, но это было и не нужно: она увидела его в его кресле, и она знала… Grand-maman прекрасно помнила, что Тереза перешла в католическую веру и что она сама когда-то мечтала об отпущении грехов, об утешении в молитве, о том, чтобы святые препроводили ее душу к престолу Господа Бога и Девы Марии… И теперь она просила Терезу молиться, молиться за старую мать… Она, мать, не знала, что Тереза знает; она давным-давно забыла о той горячке, когда бредила у Терезы на руках… И сейчас, умирая, была благодарна Богу за то, что Он всегда был к ней добр, хоть душа ее и грешна, потому что никто… никто не знал. Никто, никто никогда не узнал… Ее дети ни о чем не узнали. Наказание она приняла: ее мучили угрызения совести, которые она носила внутри себя всю свою долгую, слишком долгую жизнь. Наказание она приняла: ее мучил страх при виде его призрака, встающего из лужи крови в углу ее комнаты, по несколько раз в год, в углу рядом с этажеркой… О, наказание она приняла… Но Господь Бог все же был добр к ней: никто, никто не узнал, никто, никто не знает и не узнает никогда… И вот она умирает, сложив руки, а Тереза, знающая, что и как надо делать, молится за нее…

Ее дыхание сопровождалось легким стоном, дыхание старой-старой женщины; долго-долго слышалось это постанывающее дыхание… В комнате раздавались рыдания Отилии Стейн и слышалось это постанывающее дыхание… За окном плакала каплями тающего снега оттепель.

– Ах! – плакала Анна. – Как долго она умирает! Слышите… опять звонят! Господин Хюго откроет… до чего любезный юноша, он мне так помогает, мефрау Отилия… Слышите, он опять открывает дверь.

Действительно, Хью все открывал и открывал дверь, это пришли, с небольшими интервалами, Харольд, Флор с Дааном, Стефания с Антоном, Ина, д’Эрбур и супруги Ван Вейли. Лот позвонил им от соседей, сообщил, что grand-maman умирает. Танте Адель тоже пришла. Она поднялась по лестнице, чтобы из-за балдахина над кроватью краем глаза взглянуть на grand-maman в последний раз, а потом снова спустилась на первый этаж; даже там, в гостиной, слышалось постанывающее дыхание умирающей. Адель успела заметить только покой на лице умирающей и молившуюся Терезу, которую не видела уже много лет. Внизу в глубоком кресле сидел обессиленный Харольд Деркс: он испытывал невыносимые боли, лицо было искажено гримасой страдания, перед глазами маячила картина его собственной смерти: ждать уже недолго, в последнее время он мучился, как никогда раньше, и если еще не слег, то только благодаря своей невероятной выдержке. Даан Деркс, стоявший рядом, прошептал ему на ухо: