Проснись в Никогда - Мариша Пессл

Голосование. Голосование. Голосование.

Сколько времени все это продолжалось? Завладеть лодкой. Спасти Кэннона. Связать его по рукам и ногам. Вытащить своих друзей из-подо льда.

Я проделывала это снова и снова, едва живая от холода, стараясь не утонуть.

Каждый раз я слегка изменяла тактику. Может, Кэннон и потерял рассудок, но он раскусил меня. Он был странным, пугающим противником, порой жестоким, порой ребячливым. Худшего кандидата на роль пленника, которого надо взять живым, придумать было невозможно, потому что я знала его по прошлой жизни. Иногда он становился прежним — забавным, добрым и чувствительным, говорил, что готов помочь мне, что сделает все, лишь бы мне полегчало. Но всякий раз он сбрасывал с себя эту личину, точно хеллоуинский костюм, и под ней обнаруживался чужак, обезумевший от ярости и сожалений о прошлом. Тогда-то я и поняла, что Кэннон всегда жил с прицелом на будущую славу, что каждый миг его существования, каждое его доброе дело имели для него смысл лишь потому, что он рассчитывал в будущем добиться известности. Теперь, когда будущего не стало, он не знал, как жить.

Он изливал свое горе в туман:

— Меня надули. Оставили в дураках. Сначала кошмар с Джимом. А теперь еще и это. Это вообще серьезно? Все должно быть совсем не так! Я должен вырасти! Прожить еще семьдесят лет. Я ничего не оставил после себя. Можно сказать, меня не было. Я был или нет? Был я или нет, Беатрис? Беатрис! Ты где?

Иногда с Кэнноном приходилось повозиться, и я не успевала вовремя вызволить остальных из-подо льда. Когда я находила их, все уже были мертвы — кроме Марты. Ее я всегда заставала в полубессознательном состоянии, повторявшей в бреду одни и те же два слова:

— Это ты.

Вскоре в голове у меня стала храниться карта всего Голубого пруда, как у слепца, который помнит каждый квадратный дюйм в округе. Я знала, где стоит каждое мертвое дерево и где лежит каждый валун, знала, когда вода в очередной раз взлетит над камнями и разобьется на тысячу мелких брызг.

Шансы на голосование становились менее призрачными. Я обезвреживала Кэннона все быстрее и быстрее. Причиной были не только мои проворство и решимость, но и его растущая усталость и покорность судьбе. Я связывала его по рукам и ногам желтой лозой, сорванной на дне озера, втаскивала в лодку и оставляла дуться на корме. А остальных приводила в чувство — все быстрее и быстрее.

После этого у меня оставалось одиннадцать минут до конца пробуждения. Одиннадцать минут между тем моментом, когда они отогревались под пледом, и тем, когда я направляла лодку на деревья, чтобы нас не затянуло в водопад. Одиннадцать минут на то, чтобы проголосовать.

— Я не голосую, — каждый раз заявлял Кэннон.

— Нет, голосуешь, — говорила Уитли.

— Нет.

— Тогда ты утонешь в этом пруду.

Он разражался хохотом. Я уже привыкла к этому безумному квохчущему смеху, а вот остальных он по-прежнему пугал.

— Утону? Думаешь, я боюсь утонуть? Утонуть для меня — все равно что кому-нибудь руку пожать. Все равно что сказать: «Хорошего вам дня!», или «Не хотите взять макмаффин к оладушкам?», или «Добро пожаловать в «Садовый рай», помочь вам с выбором газонокосилки?».

— Пожалуйста, прекрати, — шептала Уитли, с трудом сдерживая слезы.

Голосование. Голосование. Голосование.

У нас не было ни ручки, ни бумаги. Я выламывала кусочек зазубренной доски в днище лодки, и с помощью нее мы выцарапывали первую букву имени того, кто должен остаться в живых, — каждый на своей ладони.

Мало-помалу в течение этих одиннадцати минут начали происходить странные вещи. Мертвые деревья наклонялись и падали в воду, поднимая волну, которая заливала лодку. Туман рассеивался, обнажая серое небо, где клубились облака, точно дым над колдовским зельем в ведьмином котле. Полчища красных ос, похожих на ту, что когда-то нарисовала Марта, с пронзительным гулом роились вокруг нас, точно крохотные дождевые тучи. Они залетали в лоб, попадали в уши, путались в волосах, и мы визжали. Время от времени появлялась одинокая жирная муха и принималась, жужжа, виться вокруг наших голов. Все знали, что это Пит, воображаемый друг, который жил в первом компьютере Кэннона: мы слышали рассказы о нем. Волосы и ресницы покрывались инеем. С неба сыпался то снег, то град, порой гремел гром. На одиннадцатой минуте лодка начинала расползаться под нами, голубая вода просачивалась сквозь трещины между бимсами, пока древесина не чернела и не превращалась в склизкий ком.

Я понимала, что происходит, но вслух не говорила ничего. Как и все остальные. Это было наше решение, медленный, но верный выбор одного имени. Это была смерть наших мечтаний, нашей юности, наших возможностей. Как бы ужасно ни шли дела здесь, в Никогда, у нас всегда оставалась надежда.

А теперь даже она улетучивалась.

Кэннон не обращал на нас внимания, когда мы умоляли его проголосовать, — сидел, привалившись к борту, и смотрел в никуда, напевая себе под нос «Just Like Heaven»[21], точнее, одну и ту же строку из песни.

А в одно из пробуждений он выхватил у Киплинга щепку и, раздраженно скрипнув зубами, нацарапал у себя на ладони нечто похожее на инициалы — наспех, кое-как. Кровь потекла у него между пальцами, после чего он снова привалился к борту и устремил взгляд в никуда, словно израсходовал все силы.

Тут Уитли вскинулась и указала на что-то возникшее посреди тумана.

Хранитель. Он плыл нам навстречу на лодке, одетый в свой темный костюм с галстуком. Поравнявшись с нами, он опустил весла. Хлестал град, лодка Хранителя раскачивалась и дергалась, на него попадали брызги воды, но он удивительным образом оставался сухим.

— Поздравляю! — прокричал он сквозь раскаты грома. — Консенсус достигнут.

— Что? — ахнула Уитли.

Хранитель лишь молча улыбнулся, крепко держась за край лодки, словно боялся вывалиться. Затем кашлянул, прочищая горло, и поправил галстук, хотя ветер почти сразу же закинул его на плечо.

— Жизнь не принадлежит вам. Это лишь квартира, которую вы снимаете на время. Любите без страха, ибо любовь — это самолет, который уносит вас в неведомые края. В молчании заключена целая вселенная. А в крике — туннель, ведущий к миру. Высыпайтесь. Смейтесь, когда можете. В вас больше волшебства, чем вы думаете. Просите совета у стариков и детей. Все это не настолько судьбоносно, как вам это кажется, но все равно важно. Жизнь продолжается, течет и течет. Ищите путеводную нить.

Думаю, мы слушали его вполуха: слишком уж все были ошарашены.

— Был рад знакомству. — С этими словами он поклонился, взял весла и поплыл прочь.

Все мгновенно изменилось. Волнение утихло. Гроза прекратилась. Рев водопада превратился в шепот. На голубом небе показалось солнце, жаркое и ослепительное. Пейзаж стремительно преобразился, нас окружало безмятежное озеро с искрящейся под солнцем водой, и воспоминания о том, что я пережила за эти последние двенадцать пробуждений — а может, их было двенадцать миллионов? — стали казаться такими же неясными, как полузабытый сон.