В тихом городке у моря - Мария Метлицкая

Любка охнула, побледнела и осела на мокрую от сырости лавку. Что-то забормотала, запричитала и наконец расплакалась.

Никак не реагируя, Иван пошел к себе. Вечером он слышал ее причитания над дочкой, ахи и вздохи – говорила она с ней заискивающе, хлопотала на зимней кухне, он слышал звон посуды. К Асе в тот вечер не пошел, пусть разбираются сами.

Ночью он страшно замерз, буржуйка остывала в момент, а вылезать из-под одеяла, чтобы ее подтопить, было неохота. Так и дрожал до утра.

Утром, выйдя во двор, увидел хмурую и смущенную Любку. Не поднимая глаз, Любка буркнула:

– Спасибо тебе. И за девку мою, и за мать. Сволочь я, конечно, конченая. Ну уж какая есть. Мне на том свете расплата не грозит, я на этом все получила.

Он равнодушно отозвался:

– Да какое мне дело, Люба! Получила, не получила. Мне бы со своим разобраться. А вот девочку бросать надолго не надо, ребенок ведь! – И пошел прочь со двора. «Обойдусь без завтрака, – решил он, – куплю булку и пакет молока». Садиться с Любкой за стол не мог, глаза на нее не смотрели.

Зима стояла теплая, сырая и дождливая. На улице было серо и пасмурно, да и народу почти не было, случайные прохожие торопились на работу, поспешно забегали в магазины и тут же спешили домой – южный народ, привыкший к теплу, зиму, пусть и мягкую, переносил плохо. Все ждали лета, сезона, когда закипит, забурлит жизнь.

С Любкой они почти не разговаривали: «привет – привет, пока – пока». Ужинать с ними он не садился, хоть и видел Асин расстроенный взгляд. Ел у себя, покупал колбасу, хлеб, бутылку кефира и банку сметаны, это и был его ужин.

По вечерам притихшая Любка сидела дома. Наверное, смотрела телевизор.

Несмотря на теплую и бесснежную зиму, в его хижине было холодно и не спасали ни два одеяла, ни старый шерстяной спортивный костюм, в котором он укладывался спать, ни насмерть законопаченное окно, ни быстро остывающая буржуйка, которую приходилось топить по два раза на дню – утром и вечером, перед сном.

Но за ночь печурка остывала, и утром, дрожа от холода, он никак не решался вылезти из-под одеял. Тут же цеплялись насморк и кашель, болела и ныла нога.

В первых числах февраля, вернувшись с работы, Иван увидел, что на кровати нет ни подушки, ни одеяла, ни белья.

Пошел к Любке:

– В чем дело, хозяйка? Кажется, я ни о чем не просил! А может, нас обокрали? – спросил он с иронией.

Любка смутилась и буркнула:

– Вещи я перенесла. Сюда, в бабкину комнату. Хватит тебе там… Или ждешь, пока околеешь? Не надо, – недобро усмехнулась она, – Аська расстроится.

Он удивился:

– Не ожидал такой заботы. Тем более от вас, уважаемая Любовь Петровна! Ну спасибо. Ася, говоришь, расстроится? А ты, Люба? Нет? Если мой хладный труп обнаружат?

Она подняла на него глаза, посмотрела внимательно. Выдохнула и ответила:

– И я расстроюсь. Утешился?

С минуту они смотрели друг на друга. Он первый отвел взгляд, потому что стало неловко – в Любкиных глазах застыла такая боль и печаль… Однако она быстро взяла себя в руки и усмехнулась:

– Живи! Сегодня я добрая.

Переехав в дом, наконец отогрелся. Комната покойной старухи была маленькой, метров семь, но ему хватало. А главное, в ней было тепло. Перенося из хижины свои нехитрые пожитки, усмехнулся про себя: «Опять переезд! Что ж, нам не привыкать».

Три маленькие комнатки, Асина, Любкина и бабкина, соединялись хлипкими картонными, шатающимися перегородками. Он слышал, как по ночам подкашливает Ася и как ворочается, вздыхает, не спит Любка.

И в эти минуты его обдавало таким огнем и таким жаром, что ему казалось, что поднялась температура. Любка, горячая и нетерпеливая Любка, которую он выгнал, была теперь рядом, за хлипкой стеночкой из фанеры, на расстоянии вытянутой руки. Но он не мог ее позвать. Не мог к ней прийти. Потому что однажды выгнал ее, а женщины такого не прощают.

Зато возобновились «семейные» ужины – куда деваться, когда живешь в одном доме. Радовало одно – он видел, как счастлива Ася.

Пришла короткая и бурная южная весна, зацвели каштаны и липы, щедро делясь своими немыслимо свежими, сладкими запахами. В одно утро разом, как по взмаху волшебной палочки, распустились сады, и поселок накрыло белоснежным свадебным тюлем. Нежно-сиреневым зацвел персик, густо-розовым цвел миндаль.

Сбрасывая с себя зимнюю усталость, поселок оживал, просыпался и свежел на глазах.

В одну ночь и море поменяло свой цвет, подпитываясь и загораясь от почти летнего солнца, оно с каждым днем светлело и голубело.

И люди словно очнулись, расшевелились, переоделись в легкое и летнее и радовались друг другу. Коротко обмениваясь новостями, спешили домой – там ждали дела. Подготовка к сезону. На грядках уже вовсю зеленела помидорная и огуречная рассада, пышно кустилась невозможно ароматная южная зелень – базилик, розмарин, душица, мята и фенхель. Зацветала клубника. Поспешно вытаскивали зимний хлам из комнатушек и сараюшек – будущего жилья незадачливых курортников и единственный доход хлопотливых хозяев.

Во дворах на веревках колыхались и парусили свежевыстиранные занавески и постельное белье. До блеска скоблили шаткие полы, в садах проветривали разложенные на скамейках и стульях подушки и одеяла, затхлые после зимы.

Поселок жил в предвкушении, в тревоге и ожидании. Хозяйки нервничали – как в этом году будет с погодой и как с отдыхающими? Погода была верным другом и, как правило, в этих широтах не подводила. Но всякое бывало – все вспоминали черт-те какой год, когда был дождливый июль и невыносимо холодный август.

От отдыхающих зависела жизнь местного люда. Сдашь комнаты, будет что есть зимой. Не сдашь – дело швах. Придется отправлять на заработки мужей и сыновей. А уж что там с ними в этих столицах случится – лучше и не думать.

* * *

Вечерние вылазки на море Иван не отменял ни дождливой осенью, ни хмурой и ветреной зимой, ну а весной тем более. Ася, подпрыгивая от нетерпения, семенила за ним.

По дороге он, как всегда, покупал ей мороженое или сладости, леденцы на палочке, мятные пряники или шоколадный батончик. Ася всему была рада.

Садились на берегу и смотрели на море. Молчали. Она не задавала вопросов, молчал и он. Как-то, когда переходили дорогу, Иван взял ее за руку. Дорогу перешли, и он хотел отпустить свою руку, но почувствовал, как крепко, почти насмерть, Ася вцепилась в его ладонь. Руку убрать он не посмел.

Любка по-прежнему в его сторону не смотрела, молча шмякала на стол миску с супом и молча садилась напротив. Часто цеплялась к Асе.

Причина всегда находилась, заводилась она с пол-оборота, грубо, громко, несправедливо. Девочка вздрагивала, бледнела, вжимала голову в плечи. Видя Любкино настроение, Иван тут же вступался: