Невероятное путешествие мистера Спивета - Рейф Ларсен

– Валеро? – позвал я. – Ты тут?

– Ну да, – сказал Валеро.

– А где мы?

– Понятия не имею. Ехали себе как обычно, а потом бац – уже тут.

– И не было никакого туннеля? Переключения стрелок? Никакой магии?

– Прости, – проговорил он.

– Как ты думаешь, мы еще вернемся в обычный мир?

– Думаю, да, – сказал Валеро. – Это место не похоже на пункт назначения – скорее на комнату ожидания.

– А может… может, мы перенеслись назад во времени, – предположил я.

– Может быть, – согласился Валеро.

Я сел и принялся ждать. Досчитал до ста, а потом сбился со счету и бросил. Дыхание у меня стало медленным. Поезд исчез. Меня снова окружил старый добрый Средний Запад, или где там мы сейчас находились. Через некоторое время, когда я почувствовал, что уже совсем готов, я медленно поднялся, вошел в «Ковбоя-кондо» и взял мамин блокнот, чтобы дочитать ее повесть.

…Эмма больше не стремилась в колледж Вассара. К чему, если отца с ней уже нет? Она делала это все ради него. Без него она вернется к тому, для чего была предназначена с самого начала: к поискам в светских гостиных Бостона приличного жениха.

В тот вечер за ужином она сказала матери, что останется с ней на ферме и постарается как можно скорее выйти замуж, чтобы не быть обузой.

– Я должна была сделать это давным-давно, но тоже подпала под его чары.

Элизабет так резко отложила ложку, что та ударилась о деревянный стол сразу и головкой, и черенком.

– Эмма! – заявила она. – Я никогда ничего от тебя не требовала. В меру моих способностей я была направляющей, но мягкой матерью и со дня смерти твоего отца растила тебя одна, что, вопреки твоему доброму нраву, было не так-то легко. Ты отрада всей моей жизни – и разлуки с тобой теперь, когда мы впервые за столько времени остались одни, я просто не вынесу. Даже мысль о такой возможности лишает меня сна по ночам. Ничто не страшит меня больше, кроме разве что одного: что ты не уйдешь. И если ты к концу недели не соберешь все свои вещи, и одежду, и рисунки, и блокноты с ручками и не сядешь на поезд – я тебя никогда не прощу. Ты не должна отказываться от колледжа. Не должна затворяться в том, что, скорее всего, убьет частицу твоей души. Ты можешь выйти замуж и родить много прекрасных детей – но частица тебя умрет, и ты будешь ощущать этот холод, просыпаясь каждое утро. Ты стоишь на пороге открытия мира – кто знает, какие чудесные и великие свершения лежат перед тобой в колледже? Это мир, что еще не познан, не являлся даже в мечтах. – Элизабет вся раскраснелась. Никогда еще она не произносила столь длинных речей. – Окажи уважение его памяти, поезжай.

И Эмма поехала – не ради мистера Энглеторпа, а ради матери, Элизабет, все это время молчаливо исполнявшей роль кормчего – не выкрикивавшей громогласные приказы, но незаметно направлявшей руль.

И тут Элизабет сходит со страниц этой истории, подобно осиному самцу, что, выполнив свою задачу оплодотворения, заползает под лист, прижимает увенчанную усиками головку к ногам и тихо ждет смерти. Мистер Энглеторп всегда говорил о трутнях с нескрываемым восхищением, точно они-то и были главными героями всей истории.

– Ни единой жалобы, – повторял он. – Ни единой жалобы.

Скорее всего, Элизабет не была столь уж несчастна после ухода со сцены. Замуж она больше не вышла, но собрала в доме в Конкорде все, что могла – выращивала там сладкие помидоры и даже сочинила пару-другую заурядных стишков, которые скромно показала Луизе Мэй, провозгласившей их «волнующими и выразительными». Правда, слабые легкие не позволяли ей путешествовать; она так и не увидела Запад и рожденных в Бьютте троих внуков. Она умерла мирной, хотя и одинокой смертью в 1884 году и похоронена рядом с Орвином Энглеторпом под платанами.

В колледже Вассара Эмма обрела нового наставника в лице Сэнборна Тенни, профессора естествознания и геологии, однако подлинное научное пристанище предоставила девушке Мария Митчелл, профессор астрономии. Хотя Эмма и не специализировалась по астрономии, но провела с миссис Митчелл множество вечеров, изучая космос и обсуждая устройство вселенной.

Однажды Эмма рассказала ей о мистере Энглеторпе.

– Хотелось бы мне с ним познакомиться, – промолвила миссис Митчелл. – Он позволил вам увидеть все ваши таланты вопреки множеству голосов, что рассудили бы иначе. Я сражаюсь с этими голосами всю жизнь – и вам это, без сомнения, тоже предстоит. – Она развернула к Эмме телескоп. – Смотрите, вон созвездие Близнецов.

Сквозь холодный глазок телескопа Эмма видела две параллельные линии звезд. И все же – как отличались друг от друга эти близнецы! Что побудило греческого астронома дать им такое название? Обнаружил ли он близнецов, глядя на небо – или он глядел на небо, высматривая там близнецов?

Эмма закончила колледж уже через три года, защитив диплом по осадочным песчаниковым отложениям в Катскильских горах. Она числилась лучшей студенткой курса и на четвертый год расширила диплом до диссертации. Академия опубликовала ее работу в том же сентябре, через четыре года после смерти мистера Энглеторпа.

На следующей неделе мистер Тенни вызвал Эмму к себе в кабинет, где предложил ей сперва бренди (девушка отказалась), а потом – пост профессора геологии. Эмма была польщена и ошарашена.

– А я готова? – спросила она.

– Дорогая моя, вы были готовы с той самой минуты, как впервые переступили порог нашего заведения. Ваш метод уже тогда был развитее и полнее, чем методы иных наших ученых членов. Сразу видно – наставники, что учили вас до Пукипси, постарались на славу. Хотелось бы мне, чтобы и они, в свою очередь, могли у нас поработать, но мы более чем счастливы получить хотя бы вас.

На следующий год, в 1869, Эмма победоносно вернулась в Академию наук, дабы предъявить там свою статью, а также зачитать обращение на тему «Женщины и высшее образование», написанное в соавторстве с миссис Митчелл за выходные в Адирондакских горах. Не один и не два члена Академии узнали в представшей пред ними уверенной молодой женщине ясноглазую девочку, которую видели семь лет назад. Тогда они искренне потешались над честолюбивыми мечтами юной простушки, нынче же с каменными лицами взирали на впечатляющие успехи новой коллеги. Прием Эмме оказали холодный, чтобы не сказать – враждебный. Она, конечно, заметила это, но не подала виду: Мария Митчелл подготовила ее к такой реакции.

Она дочитала последние строки обращения:

– Так давайте же судить о женщине-ученом не по тому, к какому полу она принадлежит, а по тому, хороши ли ее методы, соответствует ли она строгим стандартам современной науки и продвигает ли вперед грандиозный проект человечества по накоплению знаний. Этот проект превыше всего прочего – превыше пола, расы, вероисповедания. Я пришла сюда не для того, чтобы умолять вас о равном отношении к женщинам в науке во имя каких бы там ни было моральных соображений, но для того, чтобы сказать: без подобного равенства этот проект понесет великий ущерб. Хотя бы потому, что нам слишком много всего предстоит познать, слишком много вокруг нас неописанных видов, непобежденных недугов, неисследованных миров. И пожертвовать женщинами-учеными – значит очень сильно уменьшить число умов, готовых взяться за эти задачи. Мой дорогой учитель когда-то сказал мне, что в нынешнюю эпоху категоризации мы уже через семьдесят лет будем знать все составляющие натурального мира. Теперь ясно, что он ошибался – раз в десять, если не больше – и что нам потребуются все ученые, все до единого, вне зависимости от их пола. Мы все, как ученые, конечно же, отличаемся вниманием к деталям, но еще более – непредвзятостью. Без нее мы ничто. Я безмерно признательна вам за то, что вы приняли меня в свои ряды, и от всего сердца благодарю вас всех.