Одержимый - Питер Джеймс

Дигби собрал со стола фотографии Тэма Гивелла, выровнял пачку, постучав ею о стол, и отправил ее в конверт.

– В прошлый четверг мы обыскали ее квартиру. Почему мы тогда не заметили, что люк на чердак открыт?

Гленн пожал плечами:

– Я и сам задаюсь тем же вопросом. Возможно, просто пропустили.

– Кора Барстридж очень известная леди, Гленн. Ее смерть широко обсуждалась в прессе. Какой-нибудь придурок мог залезть в ее квартиру, зная, что там никого не будет.

– Из ее вещей ничего не пропало, сержант. А в квартире есть драгоценности, дорогие часы, украшения. Ручаюсь, что воры там не побывали. Квартира чистая.

– Ты мог спугнуть вора, когда зашел.

– Это возможно.

– Итак, ты полагаешь, что убийца проник в квартиру через входную дверь и ушел через чердак и пожарный выход. Ты уверен, что он не попал в квартиру через чердак?

– Снаружи на пожарной двери нет никаких следов взлома. Но понадобится кто-нибудь из криминалистов, чтобы подтвердить это. Было бы хорошо, если бы криминалисты прочесали всю квартиру и чердак, сержант. На чердаке на гвозде я обнаружил полоску ткани. Это знак того, что кто-то передвигался там в спешке. Может быть, там найдется еще кое-что.

Дигби молча обдумывал просьбу Гленна.

– Ты же знаешь, сколько стоит криминалистическая экспертиза, верно, Гленн?

Гленн знал. Проверка в лаборатории одного предмета одежды или волокон ткани – двести фунтов. Обработка отпечатков пальцев – полторы тысячи фунтов. Если команда криминалистов прочешет всю квартиру Коры Барстридж, это будет стоить казне минимум десять тысяч фунтов.

– Да, сержант, знаю. Но думаю, что найденные улики оправдают затраты.

– Ты присутствовал на вскрытии. Патологоанатом нашел что-нибудь на теле?

– Нет, сержант.

– Ты еще не видел результаты анализов?

– Нет.

Дигби покачал головой:

– У нас целая гора работы со «Стрельбой по тарелкам». Гивелл ведь мертв. Я не могу дать разрешение на выезд команды криминалистов на эту квартиру. У нас есть отчет врача покойной, в котором говорится, что она страдала от депрессии, предсмертная записка, запертая изнутри дверь. Из квартиры ничего не украдено. Того, что ты сказал, Гленн, недостаточно, чтобы убедить меня, что это не самоубийство. Кора Барстридж не была немощной – если бы кто-нибудь пытался убить ее, она бы сопротивлялась. Остались бы какие-нибудь признаки борьбы в квартире или на теле.

– Ей было много лет, – сказал Гленн.

– Но она могла сама ходить за покупками. Все эти вопросы ты можешь поднять на дознании, если сочтешь нужным, пока же нет никаких причин считать ее смерть подозрительной.

Гленн разочарованно пожал плечами. Он знал, что спор продолжать бессмысленно. По крайней мере, пока. Но он твердо решил, что будет копать дальше.

– Завтра утром у тебя что-нибудь есть?

– Нет, сержант.

– Хорошо. Составишь компанию Майку Харрису – он едет в Лутон, чтобы привезти информатора по делу Гивелла. Парень мотает срок в тамошней тюрьме, и мы забираем его на вечерок для разговора. Вы должны быть там в девять, значит, назад вернетесь к одиннадцати.

Гленну нравился Майк Харрис. Он был опытным детективом. У него было чему поучиться. Кроме того, подумал Гленн, по дороге можно все хорошенько обдумать. В четверг для опознания тела приезжает дочь Коры Барстридж. Она остановится в квартире матери.

Если он хочет, чтобы криминалисты что-нибудь нашли, необходимо сделать так, чтобы они оказались там завтра.

– Ты вымыл свой паровозик?

Том-Том сидел в овальной розовой ванне. Над пеной виднелась только его голова. Пена – это поощрение. Она была похожа на снег, только еще легче, еще мягче. Он брал ее целыми горстями и подкидывал вверх.

– Да, мамочка.

Мать стояла рядом с ванной в белом шелковом халате, распахнутом спереди. Томас видел ее выступающие вперед груди с большими красными сосками. Видел поперечную черту внизу ее живота, где ее разрезали, чтобы он мог родиться. И густой светлый кустик волос еще ниже.

– Дай-ка я посмотрю, Том-Том. Мама должна убедиться, что ты его хорошенько вымыл.

Томас занервничал. Что сегодня: наказание или поощрение?

Мать наклонилась над ним. Ее грудь коснулась его щеки и так и осталась на ней прохладной тяжестью. Она опустила руки на дно ванны, скрытое слоем пены, и нащупала лежащее там мыло. Он почувствовал, как скользкое твердое мыло скользит по внутренней поверхности его бедер, и это взволновало его.

– Молодец, Том-Том. Какой хорошенький чистый паровозик. Мамочка помоет его еще чуть-чуть.

Сегодня поощрение.

Облегчение. И растущее волнение.

Ее мыльные руки массировали его член, оттягивали крайнюю плоть назад, затем возвращали ее на место, закрывая головку. Она намылила руки еще больше и продолжала эти движения, а он твердел и рос под ее пальцами.

– Какой большой паровозик. Когда ты вырастешь, у тебя будет большой и красивый паровозик, Том-Том.

Томас возбужденно захихикал. Он любил, когда мать улыбалась. Он отчаянно хотел, чтобы она никогда не переставала улыбаться ему.

Белый шелковый халат соскользнул с ее плеч и неслышно упал на пол. Он смотрелся белой лужей на розовом ковре. Она стояла перед ним обнаженная – массивные груди, треугольник густых светлых волос, намечающийся избыток плоти на животе. Он был там, лежал, свернувшись калачиком, внутри ее.

Теперь его член был твердый как камень. Он гордо показал его матери, зная, что ей это понравится, и она вознаградила его легким поцелуем в лоб.

– Хороший мальчик, Том-Том. Я люблю тебя.

Он смотрел на нее в ожидании, что она скажет это еще раз. Она не сказала, но не перестала улыбаться, и это было хорошо.

Она шагнула в ванну и села напротив него. Ее колени оказались выше уровня пены.

– Ну, как там твой паровозик, Том-Том?

Он хотел, чтобы она еще раз дотронулась до него, хотел испытать то блаженное чувство, которое пронизывало его, когда она держала его в своих руках. Она намылила руки и снова взяла его, играя с ним жестче, чем прежде. Он испытывал блаженство, когда ее мыльные пальцы двигались вверх-вниз.

Она отдала ему мыло. Он взял его своей маленькой ручкой.

– Теперь тебе надо помыть мамочку, Том-Том, – сказала мать.

Он наклонился вперед и стал медленными круговыми движениями намыливать ее живот, затем его ладошка поднялась вверх, к грудям, скользя вокруг сосков, массируя их, и снова вернулась к мягкой плоти ее живота.

Она выгнула спину, немного приподнимаясь в ванной, и из пены перед ним поднялся кустик ее волос, теперь почти черный, оттого что мокрый. Он прижал к волосам мыло, медленно провел им вниз и вглубь, касаясь теперь ее бархатного «секретного места». Того места, о котором знал только он.