Миражи советского. Очерки современного кино - Антон Долин

А Кирилл Василенко, звукорежиссер картины? Была премьера в Берлине, и потом показ на фестивале «Кинотавр», а сейчас в Теллурайде. А он не прекращает работу. Зарплат давно нет никаких. А Кирилл работает. Для него важно, например, когда двое героев стреляют, как дети, из пистолета в лесу, чтобы откуда-то тихо был слышен гул самолета, предвестника трагедии. Всё это тебя защищает от неправды. И это важно.

Поразительна связь «Заложников» с «Покаянием» Тенгиза Абуладзе, один из молодых актеров которого был одним из террористов. Время действия твоей картины и съемки «Покаяния» совпадают, а два актера «Покаяния», Автандил Махарадзе и Мераб Нинидзе, сыграли у тебя.

Когда случился угон самолета, многие люди из интеллигенции подписывали прошение о помиловании. И многие потом отзывали свои подписи. Я обращался к актерам старшего поколения, которые жили в то время, и до сих пор у многих страх: «Почему я буду участвовать в этой картине?» Один замечательный артист, которого я уже утвердил, получив сценарий, сказал: «Зачем вы в этом копаетесь?» А потом к нам пришел Автандил Махарадзе. Он не боялся во времена Советского Союза — и так прожил свою жизнь, что никогда не испугался. «Покаяние» делали люди увлеченные, свободные — личности.

А ты помнишь, как «Покаяние» посмотрел впервые?

Это были предновогодние дни, шла гражданская война в Грузии, вещали всего два телеканала, и один вещал из бункера, где скрывался выбранный президент Грузии, а другой контролировался оппозицией. По нему показали «Покаяние». Мне было очень страшно. Я помню, что фильм произвел ошеломляющее впечатление на меня. Эмоционально, по-детски, я помню тирана из этого фильма как какого-то Джокера из «Бэтмена».

А о том, как впервые узнал историю с угоном самолета, помнишь?

Помню. В санатории у отца гостила Нателла Мачавариани, мама одного из угонщиков, Беги Кобахидзе. Помню, как видел в дверную щель маму, которая шепталась с ней на кухне. Была уже перестройка, но они знали, что шептаться на запретные темы надо на кухне. Помню это напряжение, которого я пытался добиться в своем фильме, когда мама Геги говорила, что в очередной раз куда-то собиралась… Ведь они не знали, что приговор уже приведен в исполнение. Потом Нателла ушла, и мама говорила с моей старшей сестрой: «Ну конечно, он не может быть живым». Сестра говорит: «А чего ты ей не скажешь?» Мама ответила: «Эта ее надежда, эта иллюзия ее спасает». Уверен, она была права.

Участники тех событий и свидетели — они видели «Заложников»?

Да. И это был главный момент переживания для меня. Когда ты смотришь в зале в Грузии с матерями и детьми угонщиков самолета картину и не понимаешь, что их больше заденет… Как сказал Георгий Табидзе, исполнитель одной из главных ролей и сын настоящего угонщика, который играет своего отца: «Не знаю, в какой момент моя мама будет переживать больше — когда я стреляю в самолете или когда в меня стреляют». И самое ценное для меня было, когда, спустя столько лет, бортпроводница Ирина Химия сказала: «Конечно, я прощаю уже этих ребят. У меня болит всё тело после просмотра картины». А штурман Гасоян сказал, что фильм сделан с душой и он переживал как родитель за родителей угонщиков. Это, наверное, главная оценка в моей карьере, когда картина стала для меня чем-то намного большим, чем просто кинематограф.

Как быть, если ты стал свидетелем катастрофы и никто, кроме тебя о ней, не знает? Мир незаметно рушится, даже воздух отравлен, а люди вокруг веселятся, танцуют, выпивают, встречают законный выходной. Возможно, бежать, никого не предупредив — или взяв с собой девушку, с которой хотел бы провести остаток дней. Но есть и другой вариант: остаться с другими, разделить их предсмертный день. Плясать, петь, играть, пить, подраться с бывшими друзьями, потом опять помириться. На несколько часов забыть о случившемся, тем самым отсрочив неизбежное. Именно так поступает в фильме Александра Миндадзе «В субботу» Валера (звезда «Лейкома» и герой «Стиляг» Антон Шагин). Совершенно случайно ему, мелкой сошке в партийной иерархии, в ночь на 26 апреля 1986 года довелось узнать о грохнувшем реакторе на ближайшей АЭС.

Как быть, если ты собираешься снимать кино о Чернобыле — страшной аварии, ознаменовавшей кризис и финал советской эпохи? Тема выигрышная — но и рискованная: запросто можно удариться в несуразную патетику, увлечься красотами, залить экран фальшивой кровью и завалить бутафорскими трупами. Вероятно, лучший вариант — привлечь продюсеров-иностранцев, собрать побольше денег, закупить спецов по визуальным эффектам и сделать мощный фильм-катастрофу, какой не снился и Роланду Эммериху.

Однако радиацию спецэффектами не покажешь при всём желании. Миндадзе пошел по другому пути: в точности воспроизвел здание АЭС, объятое неземным жутким пламенем, но этому неуютному зрелищу посвятил в общей сложности около минуты экранного времени. В фокусе его внимания — маленький человечек, молодой, но уже больной и усталый, который пытается спастись от кошмара, будто муха из паутины, но не может. Бежать страшнее, чем умирать, а изменить ничего нельзя: уверенность в этом заложена в советском человеке на генетическом уровне. Умирать — так с музыкой, под звуки доморощенных рок-н-роллов, исполненных приятелями-лабухами, и в компании нежданной подруги (талантливая дебютантка Светлана Смирнова-Марцинкевич), которая так некстати сломала каблук по пути на железнодорожный вокзал.

Миндадзе — ходячий парадокс. В свой шестьдесят один год он — опытный сценарист, живой классик, но в то же время молодой режиссер, снявший всего второй фильм. Теорию и практику катастрофы он изучил в кинодрамах-притчах, сделанных в соавторстве с Вадимом Абдрашитовым: «Остановился поезд», «Парад планет», «Армавир». Но сумасшедшая, болезненная энергия его режиссерских работ, в данном случае подчеркнутая блестящей камерой Олега Мзду («Смерть господина Лазареску», «Четыре месяца, три недели и два дня»), — совсем иного происхождения. Миндадзе больше не интересует советская и постсоветская история. Теперь его внимание сконцентрировано на константе русского бытия — предощущении конца света и истерическом поиске выхода из безвыходной ситуации. В этой точке полузабытое чернобыльское прошлое сходится со смзлгным настоящим, в котором всё повторяется. Одни твердо знают, что в эту секзчтду рядом творится нечто страшное, а дрзчтте пьют, танцуют и веселятся, отмечая долгожданна субботу. Россия как заезженная пластинка, где что-то только что грохнуло или вот-вот грохнет: на этом мощном, хотя и безрадостном образе построен один из самых сильных фильмов, снятых в нашей стране за последнее десятилетие.

I.

На единственном показе пятисерийного «Чернобыля» в кинотеатральном зале, на большом экране с субтитрами, ко мне подошел ошарашенный зритель: «А ведь это так называется потому, что „черная“ и „быль“?» Оставалось только согласиться.