Бронекатера Сталинграда. Волга в огне - Владимир Першанин

Под новыми ударами когда-то ухоженный, содержащийся в идеальном порядке «Прибой» (командовал все же бывший боцман) уже представлял собой сплющенную, разорванную груду металла.

– Потешьтесь напоследок, – бормотал Ковальчук. – Вымерзните вы, сволочи, еще до Нового года. Будет здесь вам вторая Москва или первый Сталинград.

Когда наступила тишина, подсчитали потери. Погибли еще трое раненых и матрос из экипажа «Прибоя». Оставшиеся в живых моряки поползли вдоль цепочки тел. Ковальчук приказал растирать спиртом тела замерзающих, заставлять их хоть бы двигать руками или ногами. Налил немного Толе Кочетову.

– Выпей и давай заводи какую-нибудь песню. У тебя хорошо получалось «По Муромской дорожке».

– Грустная песня-то…

– Зато за душу берет. Это нам и надо.

И Толя Кочетов запел. Сначала «По Муромской дорожке», затем «Тройку», следом «Землянку», «Прощайте, скалистые горы», бодрую песню про Андрюшу:

Пой, Андрюша, так, чтобы среди ночи

Ворвался ветер, кудри теребя,

Поиграй, чтобы ласковые очи,

Не спросясь, глядели на тебя…

Кочетову подпевали те, кто мог, а молодой красноармеец с перевязанными руками вдруг заплакал.

– Не надо, – сказал ему Ковальчук.

– Умирать не хочу, – сквозь слезы проговорил парень.

– Никто и не собирается. Стемнело уже. Сейчас катер придет.

В сгущавшихся сумерках перетащили тяжелораненых к наиболее удобному для швартовки месту. Егор знал, что немцы ждут прибытия помощи и снова начнут обстрел. Грузиться надо будет как можно быстрее.

Он не ошибся. В темноте, прикрытой снегопадом, на малом ходу воткнулся в песок нос бронекатера «Смелый». Он забрал оставшихся в живых восемь человек из команды «Прибоя» и двадцать три раненых красноармейца. Остальные погибли или замерзли.

Так же тихо опытный командир Игнат Сорокин отчалил, а когда ударили взрывы, дал полный ход. Ковальчук стоял на корме, с карабином через плечо и судовым журналом под мышкой. Возможно, он тоже плакал, а может, замерзали брызги воды, летевшие из-под форштевня.

Напряжение, которое не отпускало его целые сутки, спадало. Он не хотел показывать слабость. Выпил предложенную кружку с разбавленным спиртом и пошел в кубрик.

История погибшего «Прибоя» вскоре обросла домыслами, мифами и стала легендой второго дивизиона. Рассказывали, как до последнего стреляли пушки горевшего катера, ведя поединок с немецкой артиллерией. Как немцы уговаривали моряков и красноармейцев сдаться, а затем сунулись было на амфибиях и моторном катере. Нападение отбили из карабинов и пулемета, который Егор Ковальчук снял с катера.

Быстро появилась статья в армейской газете под заголовком «Остров героев». Корреспондент много чего переврал, умолчал о том, что погибло много моряков и раненых. Но, в общем, суть изложил верно. Люди держались до последнего, вели огонь и сумели выжить. Пусть даже небольшая часть.

Костя вместе со всеми ждал, когда привезут спасенных моряков и красноармейцев с погибшего «Прибоя». На стоянку выгружали раненых и везли их в госпиталь. Встретил Толю Кочетова с перевязанной рукой. Обнялись.

– Ну вот, без пальцев я остался. Отыгрался. Теперь в госпиталь.

– Все это ерунда. Главное – живой.

Он невольно повторял слова мичмана Ковальчука. Еще не придя в себя от напряжения, тот спрашивал у Кращенко:

– Мне теперь что делать?

Рядом с ним стояли четверо моряков, в том числе корабельный кок. Они чудом избежали осколков, бушлаты были прожжены, впалые лица покрыты копотью, кисти рук опухли и стали багровыми от мороза.

– Идите в санчасть.

– Мы не ранены.

Ковальчук, решительный и возбужденный, продолжал жить недавним боем и не хотел отлеживаться в тепле. Вмешался замполит Малкин, произносил какие-то задушевные слова, говорил о героизме, но мичман его не слушал, глядя в упор на Кращенко воспаленными слезящимися глазами.

– Я катер потерял. Моя вина, но я хочу воевать. Где мое место?

Его обнял за плечи Николай Морозов. Уговорил идти в санчасть.

– Будешь ты воевать. Куда мы от войны денемся? Но вас врач должен осмотреть, руки вон обморожены. Переоденьтесь, вымойтесь, побрейтесь, наконец. Ты, Егор, на пирата похож.

– Побриться надо, – согласился мичман.

– Тогда пошли. Я провожу.

Они цепочкой зашагали к санчасти. По пути Егор Ковальчук, захлебываясь словами, быстро говорил, что накопилось на душе. Он сухо и коротко доложился Кращенко, а сейчас торопился высказать все своему старому другу Николаю Морозову:

– Понимаешь, голая коса и «Прибой» горит. Я снаряды выпускал, пока одежда не стала дымиться. Нас «Шахтер» пытался выручить, его подбили. Зайцев Степа хоть живой?

– Живой. Тоже в санчасти. Сейчас встретитесь. Как вы сражались, мы видели. Герои у тебя ребята.

– Были герои. Нас всего пятеро из шестнадцати осталось. Еще троих в госпиталь отправили. Все ли выживут или нет… Сутки на мерзлом песке. Коса длиной метров сто и ширина шагов сорок. Я утром смотрел, там воронка на воронке. Как выжили, сам не понимаю.

Вмешался один из моряков:

– Спасибо Егору Кузьмичу. Толково командовал. Раненых еще вчера на рассвете под кромку льдин отнесли и окопчики какие-никакие выкопали. В них и спасались, да льдины помогали, которых течением на песок прибило.

– «Шахтеру» крепко досталось? – спросил Ковальчук.

– До берега добрался, но на ход поставить трудно будет. Тебе Степан Зайцев расскажет. У них трое погибло и человек пять ранения получили.

В землянке санчасти, хорошо прогретой двумя печками, моряки с «Прибоя» и сам Ковальчук сразу обмякли от тепла. Кто-то упал на нары и мгновенно заснул. Егор обнимал Степана Зайцева и, гладя его по плечам, повторял:

– Жить будем, Степа… Хотел ты меня выручить, но едва сам ко дну не пошел. Не думал, не загадывал, что встретимся.

– Встретились. И жить будем. После такого помирать никак нельзя.

Костя попросил выписать его, но врач отмахнулся:

– Не до тебя. Иди, переночуй напоследок, у кого ты там бываешь. Утром приходи, осмотрю, справку выпишу. Корабль твой еще на ремонте, завтра должен прибыть.

Кращенко нервно расхаживал по своему просторному блиндажу. Положение складывалось хуже некуда. Осталось четыре бронекатера. «Шахтер», пытавшийся выручить товарищей, был сильно поврежден. Успели выкачать часть воды, однако в трюм из пробоин снова натекла вода, которая быстро замерзла, образовав толстую корку льда.

Многочисленные пробоины еще можно было заварить, но взрывы повели стойки, согнули, смяли борта и переборки. Даже зампотех Сочка присвистнул, глядя на бронекатер: