Книга Пыли. Тайное содружество - Филип Пулман

Поднимался прилив. Сброшенный за борт мусор неторопливо плыл вверх по течению – мимо гнилого скелета старой баржи, мимо битых бутылок и жестянок, покачивавшихся в прибрежной грязи. Вода молча и неторопливо поднимала каботажник стоймя. Пантелеймон внимательно наблюдал.

Он не отходил далеко от «Эльзы» со вчерашней ночи, когда добрался до этого грязного маленького порта и услышал на борту немецкую речь. Разобрал он немногое, но понял, что команда собирается с приливом сняться с якоря, пересечь Канал и пойти на север, в Куксхафен, близ Гамбурга. Тут-то Пан и решил, что ему надо к ним: Куксхафен находился в устье Эльбы, и если много миль двигаться вдоль нее в глубь континента, можно попасть в Виттенберг, где живет этот философ, Готфрид Бранде.

Лучшего и пожелать было нельзя.

Команда «Эльзы» ждала какой-то груз, но поставщик их кинул – вернее, судя по тому, что Пан расслышал, шкипер перепутал дату. Капитан со старпомом целый день толклись на палубе, хлестали пиво и швыряли бутылки за борт. Наконец шкипер согласился поделить прибыль пополам, старпом сдался и пообещал помочь стащить винт.

Пан решил, что это его шанс. Как только гребная лодчонка поползла через протоку к каботажнику, он тихонько прокрался вдоль пирса и вспрыгнул на трап. Кроме капитана и шкипера, на суде было четверо матросов: один сейчас греб на лодке, еще двое дрыхли в трюме, а четвертый наблюдал за экспедицией, облокотившись на леер. «Эльза» оказалась куда старше, чем думал Пан, – вся чиненая-перечиненая, паруса в лохмотьях, палуба грязная, покрытая слизью и ржавчиной.

Зато тут куча мест, где можно спрятаться, подумал Пан, уселся в тени рубки и стал смотреть, как воры лезут на каботажник. Ну, старпому точно удалось влезть. Шкипер пробовал дважды, но у него ничего не получилось. Помощник был помоложе, более худой, да и руки у него были длиннее, а капитан – толст как бочка, кривоног, на три четверти состоял из спиртного и свои шестьдесят давно оставил позади. Зато упорства ему было не занимать.

Он во весь рост стоял в раскачивающемся ялике, держась рукой за борт каботажника, и ревел оттуда приказы старпому, который пытался высвободить ближайшую шлюп-балку из оков ржавчины, чтобы свесить ее над водой. Ругательства и оскорбления фонтаном поднимались вверх, пока старпом не перевесился через борт и не рявкнул что-то в ответ. Его деймон-чайка тоже что-то ехидно квакнул. В немецком Пан разбирался, естественно, не лучше Лиры, но понять общее направление беседы труда не составляло.

Старпом, наконец, отковырял балку и переключился на винт. Шкипер между тем освежался ромом из бутылки, а его деймон-попугай в полубеспамятстве свисал с планшира. Маслянистая вода безмолвно заполняла протоку, нежно покачивала скопления рваной пены и тушку какого-то животного, почившего так давно, что она уже наполовину разложилась.

Пан перевел взгляд на матроса, созерцавшего эту сцену с палубы «Эльзы». Его деймон, порядком запаршивевшая крыса, чистила усы, сидя у его ног. Через протоку второй матрос дремал, клюя носом над веслами. Старпом на палубе орудовал гаечным ключом. Шкипер болтался в лодке, держась одной рукой за свисавший со шлюп-балки канат, а другой подносил к губам бутыль.

В памяти Пана тут же всплыла совсем другая сцена – на огородах у Окспенса. Почтовая станция за лугом; клубы пара над запасными путями; голые ветки деревьев над рекой; далекий лязг проволоки о швартовные тумбы. Все залито серебряным светом, красивое, мирное. Он сидел неподвижно, а внутри волной взмывал экстаз – как же прекрасно все кругом и сколько еще чудес во вселенной! Он думал, как сильно любит Лиру и как скучает по ней: по ее теплу, по ее рукам… Ей бы понравилось сидеть тут с ним и любоваться… Как они шептались бы вместе и тыкали пальцем то в одно, то в другое – смотри, смотри! – а ее дыхание ласкало бы мягкий мех на его ушках…

Что же он делает?! И что она делает без него?!

Мысль эта червем пробралась к нему в голову, но он тут же отшвырнул ее подальше. Он знал, что он делает. Что-то сделало Лиру невосприимчивой к опьянению всей этой ночной красотой; что-то украло эту часть ее зрения. И он сделает все возможное, он найдет это и вернет ей. И тогда они уже больше никогда не расстанутся и будут вместе до самого конца.

Старпом высвободил винт и теперь наматывал на него канат, игнорируя рык капитана, пытавшегося давать советы. Гребец летаргически шлепал веслами по воде, стараясь, чтобы ялик не отошел далеко от балки. Пантелеймону было ужасно интересно, что будет, когда они погрузят винт на ялик: сразу он потонет под этим весом или нет. Но он устал, и даже больше, чем просто устал, – он уже почти обезумел от изнеможения и поэтому побрел из последних сил вдоль палубы, пока не нашел люк, прокрался в чрево «Эльзы», нашел самый темный уголок, свернулся клубочком и провалился в сон.

* * *

Длинные и короткие речи; выступления против и выступления за; возражения, уточнения, поправки, протесты, вотумы доверия, снова речи и снова – вот чем был наполнен первый день конференции Магистериума. А зал совета секретариата Святого Присутствия был наполнен теплым, застоявшимся воздухом.

Марсель Деламар, терпеливый, внимательный, с непроницаемым выражением лица, слышал каждое произнесенное слово. Его деймон-сова несколько раз закрывала глаза, но лишь затем, чтобы углубиться в свои мысли, а не для того, чтобы вздремнуть.

В семь прения прервали, чтобы совершить вечерню службу и поужинать. Особого порядка рассадки не было – союзники садились за столом вместе, группами, а те, у кого не было друзей среди делегатов, или кто понимал, сколь незначительным влиянием пользуется его подразделение, сели там, где нашли место. Деламар смотрел на все это, наблюдая, просчитывая, вычисляя, но в то же время здороваясь, роняя слово здесь, шутку там, прислушиваясь к шепоту деймона в самое ухо, консультировавшему, кому стоит дружески положить руку на плечо, а кому – просто подмигнуть молча, как заговорщик. Особое, но ненавязчивое внимание он уделял представителям крупных корпораций, спонсировавших (разумеется, этически безупречным и, опять-таки, ненавязчивым образом) мероприятие: обеспечивавших, скажем, медицинские страховки и тому подобное.

Сев, наконец, за стол, он случайно оказался между двумя самыми скромными и наименее могущественными из делегатов – престарелым Патриархом Высокой Порты из Константинополя и аббатисой ордена Святой Иулианы – крошечной конгрегации монахинь, благодаря необъяснимой прихоти истории владеющей огромным состоянием в ценных бумагах, акциях и облигациях государственных займов.

– Как вам сегодняшние дебаты, месье Деламар? – поинтересовалась аббатиса.

– Я бы сказал, все очень достойно, – охотно отозвался он. – Убедительно, честно, искренне.

– Какой же позиции по вопросу придерживается ваша организация? – спросил патриарх Пападакис (именуемый также Святым Симеоном).

– Позиции большинства.

– А как, по-вашему, проголосует большинство?

– Смею надеяться, так же, как я.

Деламар, если хотел, умел виртуозно использовать любезно-шутливый тон, а веселое выражение лица лишь подтвердило догадку собеседников, что это, разумеется, было всего лишь проявлением остроумия. Они вежливо заулыбались.