До конца времен. Сознание, материя и поиск смысла в меняющейся Вселенной - Брайан Грин

Художественные деяния наших давних предков — еще один намек на увлеченность их мыслями об иных мирах. На скалах по всему миру исследователи обнаружили десятки тысяч рисованных изображений, причем возраст некоторых из них превышает 40 000 лет. Среди них можно найти целый зверинец, от льва и носорога до творческих гибридов оленя с женщиной или птицы с мужчиной. Изображение человека там вторично и часто выполнено в виде примитивного наброска, если вообще появляется. Коллекции отпечатков человеческих ладоней встречаются во множестве и часто представляют собой хаотичное скопление перекрывающихся обведенных контуров. О смысле подобных композиций мы можем только догадываться.

Попытка прикоснуться к иному царству? Жажда приобщиться к бесконечной, кажется, твердости камня? Своеобразное пышное украшение? Первобытный вариант надписи «Здесь был Вася»? Намерения со временем меркнут, и нам остается только гадать. Размышляя об этом, мы узнаем в танцующем шамане и умирающем бизоне первые плоды творческой силы, в точности похожей на нашу собственную. Вглядываясь в наскальные рисунки, мы встречаем там собственное отражение.

Это повод для глубокого волнения и одновременно ловушка. Желание встречи с древними культурными родичами может завести нас не туда и заставить приписать художественным работам древних неверный смысл. Может быть, пещерное искусство всего лишь бессмысленные каракули раннего сознания. Или, в более возвышенном описании, пещерное искусство, так сказать, демонстрирует нам древнюю тягу к прекрасному — то, что некоторые называют «искусством ради искусства»5. Разгадывать побуждения тех, кто жил сотни веков назад, рискованно, и увлекаться этим не стоит. Но когда думаешь о том, какие трудности необходимо преодолеть, чтобы добраться по крайней мере до некоторых из этих площадок, — археолог Дэвид Льюис-Уильямс описывает, как исследователи сегодня и, надо понимать, пещерные художники в те времена «больше километра ползли и пробирались на четвереньках по узкому, абсолютно темному проходу, скользили по глинистым склонам и брели по темным озерам и скрытым под землей рекам»6, — то объяснение типа «искусство ради искусства» кажется не слишком правдоподобным. Даже особенно склонные к богемному образу жизни представители наших древних братьев, скорее всего, выбрали бы более простые способы удовлетворения чисто художественного импульса.

Может быть, наши художественные пращуры таким образом совершали магические церемонии, чтобы обеспечить успех охоты, — эту идею предложил в начале XX в. археолог Саломон Рейнак7. Разве трудно немного полазить по пещере и порисовать в темноте, если так можно обеспечить себе приятный и необходимый обед?8 Или, как предположил Льюис-Уильямс, развивая более ранние идеи историка религии Мирчи Элиаде, возможно, пещерное искусство происходит от шаманских психоделических «путешествий». По мере того как мифологические нарративы приобретали все большую аудиторию, шаманы — духовные лидеры, получившие влияние за счет того, что убеждали окружающих, а возможно, и себя тоже в собственной способности путешествовать в невиданные царства близлежащих реальностей, — стали посредниками между этим миром и следующим. Тогда источником вдохновения для палеолитических картин могли быть трансовые видения, испытанные шаманами при общении с мифологическими героями или при перевоплощении в воображаемых животных.

Поразительное сходство композиций, разделенных континентами и тысячелетиями, указывает, кажется, на единое всеобъемлющее объяснение пещерного искусства. Но даже если такая гипотеза слишком амбициозна, есть один аспект, в котором археолог Бенджамин Смит полностью убежден: «Пещеры были далеко не просто "холстами". Это были места, где проводились ритуалы, где люди общались с духами и предками, обитающими в ином мире, места, наполненные смыслом и значением»9. Согласно Смиту и многим его единомышленникам, наши предки глубоко верили, что через рисунки и ритуалы они могут повлиять на духовные силы. Несмотря на этот уверенный вывод, при взгляде на 25 000, 50 000 или даже 100 000 лет назад подробности просматриваются смутно, так что вряд ли мы когда-нибудь точно узнаем, чем руководствовались наши древние братья. Тем не менее проявляется логичная, хотя и условная, картина. Мы видим, как наши предки совершают церемониальные погребения — ритуализированные проводы в иные миры; как создают картины воображаемой реальности, выходящей за пределы повседневного опыта; как рассказывают мифологические истории, в которых речь идет о могущественных духах, бессмертии и потусторонней жизни. Короче говоря, нити того, что более поздние поколения назовут религией, сплетаются воедино, и не нужно особенно напрягаться, чтобы разглядеть в этом плетении признание непостоянства жизни.

Эволюционные корни религии

Можем ли мы использовать поднимающую голову древнюю религиозность как объяснение широкого распространения религиозных практик во всем мире? Сторонники когнитивного религиоведения, такие как Паскаль Буайе, утверждают, что можем. Буайе считает, что даже к широчайшему спектру вариантов религиозной активности применим единый эволюционный базис: «Подоплеку верований и религиозных обрядов мы будем искать в принципах работы человеческой психики. Психики всех людей, а не только верующих. Человеческой — потому что важны именно свойства, присущие всем представителям нашего биологического вида с нормально функционирующим мозгом»10.

Суть этого утверждения в том, что черты, присущие человеческому мозгу и сформированные эпохами неустанных сражений за эволюционное превосходство, автоматически настраивают нас на религиозные взгляды. Не то чтобы в мозге человека имелись гены Бога или дендриты набожности. Нет, Буайе основывает свою теорию на представлении о мозге, разработанную в последние десятилетия учеными-когнитивистами и эволюционными психологами и уточняющую привычную метафору разума как компьютера. Вместо того чтобы сравнивать мозг с обычным универсальным компьютером, ожидающим программ, которые могут быть любыми и которые он получает через опыт, мозг здесь сравнивается со специализированным компьютером, заранее снабженным встроенными программами, которые разработал естественный отбор с целью повысить шансы на выживание и репродуктивные перспективы наших пращуров 11. Такие программы поддерживают то, что Буайе называет «системами гипотетических умозаключений», — специализированные нейронные процессы, которые мастерски реагируют на все те вызовы, от метания копий до ухаживания за потенциальными партнерами и заключения союзов, и должны в конечном итоге определить, чьи гены успешно пройдут в следующий круг, а чьи нет. Главный тезис Буайе: эти системы гипотетических умозаключений легко задействуются теми самыми чертами, что изначально присущи религии.

Мы уже встречались с одной такой системой гипотетических умозаключений: это наша теория сознания, согласно которой человек приписывает то, что он испытывает внутри, сущностям, которые встречает во внешнем мире. Адаптивно полезная тенденция излишне щедро наделять такой деятельностью все вокруг позволяет понять, почему мы с такой готовностью представляем свое окружение — хоть под землей, хоть на небе — обильно населенным внимательными и разумными существами. К другим системам гипотетических умозаключений можно отнести наши интуитивные представления о психологии и физике: без всякого формального обучения все мы примерно представляем, на что способно сознание и тело. Соедините эти системы гипотетических умозаключений с нашим влечением к минимально контринтуитивным концепциям (напомню, это концепции, нарушающие небольшое число наших интуитивных ожиданий) — и станет понятно, почему мы так цепляемся за представления о духах и богах (персонажах, наделенных человекоподобным сознанием, но отличающихся в своей телесности и в своих возможностях, как психологических, так и физических). Кроме того, нормальный мозг имеет социальные системы гипотетических умозаключений, которые, к примеру, отслеживают отношения и заботятся о том, чтобы их носитель получал справедливый шанс на успех. Если я что-то для вас делаю, то вам придется тоже что-то для меня сделать, и не обольщайтесь, я все помню. Именно эта разновидность взаимного альтруизма, возможно, служит источником деловой природы отношений, которые приверженцы религиозных традиций, как правило, поддерживают с теми сверхъестественными существами, что населяют их мир: я принесу тебе жертву, я помолюсь, я буду творить добро, но в завтрашней схватке, буде такая случится, ты прикроешь мне спину. И наоборот, когда приходит беда, мы с готовностью объясняем ее тем, что мы лично или коллективно не смогли соответствовать божественным ожиданиям.