До конца времен. Сознание, материя и поиск смысла в меняющейся Вселенной - Брайан Грин

Победа, которую мы таким образом себе представили, остается условной, потому что зависит от того самого предположения — доминирования межгрупповых сил над внутригрупповыми, и далеко не все уверены, что это предположение точно отражает жизнь и смерть охотников и собирателей в нашем прошлом. Еще более ободряет скептиков возможность объяснить кооперативное поведение на более приземленных соображениях — на теории игр. Между крайностями эгоистичного и самоотверженного поведения существует бесчисленное множество стратегий, которыми может руководствоваться каждый отдельный член группы. Я, может быть, и склонен к самоотверженности, но, если постоянно вставать мне поперек дороги, рано или поздно моя эгоистичная сторона проявит себя, причем с лихвой. Может быть, стоит вам утратить мое доверие — и я уже никогда не дам вам второго шанса, а может быть, стоит оказать мне пару услуг и я дам вам возможность вернуть его. И так далее. Что происходит при этом в большой группе, члены которой выбрали для себя широкий спектр разных стратегий? Ну, различные кооперативные стратегии имеют разную ценность для выживания, и потому сами они на протяжении поколений должны стать объектом дарвиновского отбора. При помощи математического аппарата и компьютерного моделирования исследователи сравнили различные стратегии и выяснили, что одна из них — «Я буду делать для тебя нечто хорошее, пока ты в ответ тоже делаешь что-нибудь хорошее для меня, но попробуй только обмануть, и я сразу же отплачу тебе тем же» — надежно бьет остальные варианты, включая и куда более эгоистичные. Таким образом, теоретический анализ подсказывает нам, что условное сотрудничество такого сорта способствует выживанию 19. Это демонстрирует оппонентам, что сотрудничество может возникать органически и распространяться путем естественного отбора, при этом участникам процесса необязательно придерживаться одинаковых религиозных взглядов.

После нескольких десятилетий препирательств некоторые исследователи теперь утверждают, что эти споры наконец разрешены. Но, поскольку такие оценки звучат от представителей обеих сторон, оценка роли религии как социального «клея», способствовавшего выживанию людей в плейстоцене, по-прежнему не достигла консенсуса. Это сложная проблема. Связывая воедино, помимо других привлекательных качеств, очарование рассказанной истории, склонность видеть вокруг проявления разума, успокоение от ритуальных действий, жажду объяснений, безопасность сообщества и когнитивную притягательность противостояния ожиданиям, религия представляет собой изощренное и многогранное человеческое изобретение, берущее начало во временах настолько отдаленных, что надежных данных о них, от древних практик до внутригрупповых конфликтов, чрезвычайно мало. Споры, несомненно, продолжатся.

Существует, кстати, и еще одна возможность, которая состоит в том, что в оценке потенциальной адаптивной функции религии спор о групповой сплоченности упускает из виду какую-то существенную часть истории. Многие исследователи предполагают, что адаптивное влияние религии очевиднее всего проявляется на уровне индивида.

Индивидуальная приспособленность и религия

В нашем обсуждении происхождения языка одна из гипотез подчеркивала роль сплетен в поддержании иерархии и налаживании союзов. Хотя в наше время подобные разговоры, возможно, считаются легкомысленными, психолог Джесси Беринг считает именно сплетню ядром адаптивной роли религии в древнем мире. Прежде чем мы обрели способность говорить, злоумышленник в коллективе мог нарушать правила — красть еду, заимствовать чужих сексуальных партнеров, отсиживаться в кустах во время общей охоты — и, если свидетелей его проступка было мало и они не имели высокого статуса, вполне мог уйти безнаказанным. Как только появился язык, ситуация изменилась. Даже с одним, но широко обсуждаемым нарушением репутация виновника могла пострадать, а возможности для продолжения рода буквально рухнуть. Согласно гипотезе Беринга, если потенциальный преступник считает, что где-то рядом — в ветре, в ветвях деревьев, в небе — всегда есть могущественный свидетель, он с меньшей вероятностью захочет нарушать правила: поостережется давать повод для сплетен и не захочет стать отверженным в группе. Следовательно, он с большей вероятностью оставит потомство и передаст ему свое инстинктивное благочестие. Предрасположенность к религии защитит его генетическую линию и таким образом станет самовозобновляющейся20.

Проведенные исследования подкрепляют эту гипотезу. В своих экспериментах Беринг давал ребенку сложное задание, а затем оставлял его одного. В отсутствие надзора за ребенком исследователи получали, в общем-то, ожидаемый результат. Многие дети готовы мухлевать. Однако те из них, которым сказали, что в комнате присутствует невидимый свидетель — доброжелательный, но все замечающий наблюдатель, — придерживаются правил с гораздо большей вероятностью. Это действует даже в отношении тех детей, кто, по их собственным утверждениям, на самом деле не верит в присутствие невидимого существа. Беринг делает вывод о том, что юное сознание, имеющее, как он вполне правдоподобно считает, более непосредственную связь с нашей изначальной человеческой природой, нежели сознание постарше, уже подвергнувшееся значительному культурному влиянию, предрасположено действовать в согласии с незримо присутствующим наблюдателем, постоянно следящим за поведением. В древние времена именно эта установка побуждала наших предков к просоциальному поведению, которое защищало репутацию, повышало репродуктивные возможности и таким образом еще шире распространяло саму установку — установку, вообще говоря, на чувствительность к религии.

Иную адаптивную роль для религии предлагают специалисты по экспериментальной социальной психологии, потратившие не один десяток лет на развитие идеи Эрнеста Беккера, чья книга «Отрицание смерти» направила нас по нашему пути в главе 1. Ужас осознания, что все мы умрем, считают эти исследователи, «должен был превратить наших предков в дрожащие комки биологической протоплазмы, стремительно движущиеся к небытию»21. Они считают, что нас, возможно, спасло обещание жизни после физической смерти, буквальной или символической. Сам Беккер убедительно предположил, что борьба с осознанием смертности путем привлечения сверхъестественного стала чудесным изобретением человечества.

Чтобы облегчить мучения от сознания конечности жизни, необходимо средство абсолютной и неограниченной долговечности, которое невозможно получить в реальном мире материальных вещей.

Конечно, образ наших физически крепких пращуров, съежившихся посреди саванны в параличе, вызванном тревогой о будущем, может показаться вам не слишком правдоподобным. Тем не менее при помощи остроумных психологических экспериментов исследователи показали, что даже сейчас, в современную эпоху, на нас вполне заметно, даже если мы этого не осознаём, влияет сознание собственной смертности. В одном из таких экспериментов судей в Аризоне попросили определить рекомендованный размер штрафа для людей, обвиняемых в каком-то правонарушении. Письменная инструкция, которой снабдили судей, включала в себя стандартную анкету на составление личностного профиля; в половине случаев в анкету включили пару дополнительных вопросов, ответ на которые требовал размышлений о собственной смертности (к примеру: «Какие эмоции вызывают у вас мысли о собственной смерти?»). Исследователи предполагали, что, поскольку кодекс законов есть часть совокупных усилий общества по установлению контроля над анархичной в противном случае реальностью, то есть своеобразный барьер, ограждающий нас от опасностей, притаившихся где-то сразу за границей цивилизации, те судьи, которым напомнили о поджидающей в конце пути опасности собственной кончины, должны будут более старательно воплощать в жизнь закон. Предсказание сбылось в точности. Но даже сами исследователи были поражены размером разницы в штрафах, рекомендованных двумя группами судей. В среднем штрафы, назначенные судьями, настроенными на мысли о смертности, оказались в девять раз выше, чем те, что были назначены судьями из контрольной группы22.