Похвала праздности. Скептические эссе - Бертран Рассел

Я нахожу, что бихевиоризм, пусть это и нелогично, тяготеет к формированию этических принципов в прямом смысле этого слова. Логика как будто следующая: поскольку единственное, на что мы способны, – это двигать материю, нам следует двигать как можно больше материи; следовательно, искусство и мысль ценны лишь постольку, поскольку они стимулируют движение материи. Для повседневной жизни это, однако, слишком метафизический критерий; практический же критерий – это доход. Возьмем следующую цитату из доктора Уотсона:

На мой взгляд, одним из важнейших критериев оценки личности, характера и способностей является история достижений индивида по годам. Их можно объективно измерить по продолжительности пребывания индивида на различных должностях и ежегодному увеличению его заработка. <…> Если индивид является писателем, следует нарисовать график гонораров, которые он получает за свои рассказы из года в год. Если в тридцать лет он получает от наших ведущих журналов ту же среднюю плату за слово, что и в двадцать четыре, то, вполне возможно, он бездарь и ни на что более не способен.

Применив этот критерий к Будде, Христу и Магомету, к Мильтону и Блейку, мы увидим, что он потребует любопытной корректировки наших критериев ценности личности. В дополнение к уже отмеченным пунктам, в этом отрывке скрыты две этические максимы. Во-первых, человеческие совершенства должны быть легко измеримы, во-вторых, они должны соответствовать неким законам. И то и другое является естественным следствием попытки вывести этику из системы, основанной на физике. Со своей стороны я не могу согласиться с этикой, которую предлагает эта цитата из доктора Уотсона. Я не могу поверить, что добродетель пропорциональна доходу, а неспособность приспособиться к стадному существованию – это зло. Без сомнения, мои взгляды на эти вопросы предвзяты, поскольку я бедняк и сумасброд; но хотя я и признаю этот факт, они все-таки остаются неизменны.

Теперь я обращусь к другому аспекту бихевиоризма, а именно его взглядам на образование. Здесь я не могу процитировать доктора Уотсона, чьи взгляды на этот предмет, насколько они представлены в его работах, кажутся мне превосходными. Но он не говорит о более поздних этапах образования, а именно с ними у меня связаны наиболее глубокие сомнения. Я возьму книгу, которая, хотя и не является явно бихевиористской, на самом деле в значительной степени вдохновлена мировоззрением, родственным бихевиоризму, а именно «Ребенок: Его природа и потребности» (The Child: His Nature and His Needs)[39]. В основном я отношусь к этой книге с величайшим уважением, поскольку психология в ней изложена восхитительно; однако ее нравственная и эстетическая составляющие кажутся более открытыми для критики. В качестве иллюстрации ее эстетического несовершенства приведу следующий отрывок (стр. 384):

Двадцать пять лет назад школьники учились правописанию десяти-пятнадцати тысяч слов; но в результате исследований, проведенных в течение последних двух десятилетий, было установлено, что типичному выпускнику старших классов требуется в учебном процессе и в дальнейшей жизни знать написание не более чем трех тысяч слов, если только он не изберет какую-то техническую стезю, требующую владения специальной и технической лексикой. Типичный американец в личной корреспонденции и в прессе редко использует более полутора тысяч различных слов; многие из нас используют вполовину меньше. В свете этих фактов курс орфографии в школах сегодня строится по следующему принципу: слова, которые действительно используются в повседневной жизни, заучиваются так, чтобы их можно было писать автоматически, а от технических и необычных слов, которые раньше преподавались, но, скорее всего, никогда не понадобятся, избавляются. В современных курсах орфографии ни одного слова не оставлено из тех соображений, что заучить его было бы полезно для тренировки памяти.

В последней фразе мы видим абсолютно здравое воззвание к психологии в опровержение прежнего аргумента в пользу зубрежки. Оказывается, что зубрежка не тренирует память; поэтому запоминать какой-либо факт следует исключительно на том основании, что его необходимо знать. Приняв это утверждение, давайте теперь рассмотрим другие выводы из приведенного выше отрывка.

Во-первых, правописание не приносит вовсе никакой пользы. Шекспир и Мильтон не умели писать правильно; Мария Корелли и Альфред Остин умели. Знанию орфографии придается такое значение отчасти из снобизма, поскольку это легкий способ отличить «образованных» людей от «необразованных»; отчасти, как и в моде, из-за стадного чувства; отчасти потому, что приверженец естественного права испытывает боль при мысли о любой сфере, в которой сохраняется свобода личности. Если считается, что, по крайней мере, печатное слово должно придерживаться стандарта, всегда можно держать корректоров для этой цели.

Во-вторых, письменный язык везде, за исключением Китая, является репрезентацией разговорного языка, в котором заключена вся эстетическая ценность литературы. В те дни, когда люди еще чувствовали, что язык может и должен быть прекрасен, они небрежно относились к правописанию, но очень бережно – к произношению. Ныне даже люди с университетским образованием не умеют произносить ничего, кроме самых обычных слов, и потому огромное количество стихов оказывается им не по силам. Если не считать тех, кто занимается изучением литературы профессионально, едва ли найдется в Америке хоть один человек моложе сорока, способный прочесть с листа:

Scattering unbeholden

Its aerial hue[40].

Если бы деятели образования хоть немного задумывались об эстетических соображениях, вместо того чтобы учить детей писать, их учили бы читать вслух. В былые времена отцы семейства читали домочадцам отрывки из Библии, что прекрасно служило этой цели, но сегодня такая практика почти исчезла.

Важно не только знать произношение – с эстетической стороны также желательно иметь большой словарный запас. Те, кто знает всего полторы тысячи слов, не смогут выразить свои мысли ни точно, ни красиво, кроме как говоря на простые темы или же по счастливому случаю. Около половины населения Америки в наши дни тратит на образование столько же времени, сколько потратил Шекспир, однако их словарный запас вдесятеро беднее. И все же его тексты были, предположительно, понятны простому гражданину того времени, раз пьесы имели коммерческий успех. По современным меркам, если человеку удалось донести мысль, значит, он достаточно владеет языком; в старину считалось, что и в речи, и в письме он должен уметь доставлять эстетическое удовольствие.

Каков же вывод для тех, кто, подобно автору этих строк, принимает в практических целях научную часть бихевиоризма, отвергая при этом его потенциальные нравственные и эстетические последствия? Я питаю искреннее восхищение к доктору Уотсону и считаю, что его книги имеют колоссальную значимость. По моему мнению, в настоящее время физика является самой важной из теоретических дисциплин, а индустриализм – самым важным социологическим феноменом. Тем не менее, я не могу перестать