Свободное падение - Александр Афанасьев

Одновременно с этим ранее составлявшие отдельную касту в зонах «политические» исчезли, а на смену им пришли другие политические. Те, кто был посажен за участие в вооруженных конфликтах. Здесь государство допустило ошибку, которую так и не осознало и которая привела к крайне тяжелым последствиям. Участник вооруженного конфликта – это не преступник, а враг, его действия невозможно уместить в Уголовный кодекс. Но именно по Уголовному кодексу и судило государство тех, кто взял в руки оружие и пошел против него. Солдаты армии непризнанного государства получали весомый срок за «бандитизм» и уходили в зону. Хотя то, что они делали, бандитизмом и не пахло, это было принципиально другое.

Первые такие этапы приносили людей хотя и озлобленных, но не имеющих четкой религиозной идеологии. То, что начиналось на Кавказе в девяностых, начиналось отнюдь не как религиозный мятеж, скорее это была попытка местных, национальных элит стать независимыми от Москвы, опираясь на агрессивный национализм местных. В самом деле: если можно киргизам и казахам, почему нельзя чеченцам и дагестанцам. Сказывалось и то, что религиозных лидеров тогда на Кавказе почти не было, а те, кто был, были лидерами еще советской закваски. В Чечне генерал Дудаев считал себя мусульманином, но предлагал чеченцам почитать не пятницу, а субботу и делать не пять намазов в день, а три – в любой мусульманской стране его бы зарезали после первого же такого выступления. Первый раз чеченцы выиграли – и как раз в промежутке между первой и второй войной многие чеченцы близко познакомились с практикой ваххабизма. Вторая война была совсем другая, а то, что началось в конце нулевых, и вовсе было сравнимо с радиацией, выжигающей все вокруг.

Зараза распространилась по всему Кавказу, и не только по нему – и в тюрьму по бандитским и экстремистским статьям косяком пошли люди. В отличие от первых этапов они имели сильные религиозные убеждения, от которых не собирались отказываться в зоне. Как и на воле, они апеллировали к самым низам криминальной иерархии – к опущенным, часто изнасилованным людям, к тем, кого избегают все. Учитывая творящийся по тюрьмам беспредел, после массовой посадки «птенцов девяностых» таких было более чем достаточно. Ваххабиты проповедовали другое, нечто такое, что было в корне не совместимо с понятиями криминального мира. В понятиях криминального мира если ты стал обиженным, отверженным – то это навсегда, тебе уже не подняться, ты останешься в этой масти до конца жизни. Ваххабиты говорили, что нет никакого деления людей, кроме как по богобоязненности, и любой человек, принявший ислам, становится твоим братом. И не важно, кем он был до этого, принятие ислама открывает новую страницу жизни и закрывает все старые грехи. В итоге к новой, нарождающейся на глазах тюремной группировке потянулись все обиженные и отверженные, и только Аллах знает, сколько ненависти и злобы они накопили за годы унижений. Потянулись и другие… в основном те, кто попал в зону по какой-то ошибке и не принимал тюремную иерархию в принципе. Ислам поднимал последние, основополагающие вопросы жизни, это философия, философия полная и богатая, и изучая ее, ты получал ответы на вопросы: что есть человек, общество, жизнь, как должно себя вести. К подпольным джамаатам примыкало все больше и больше людей, в основном русские. Администрация зон способствовала этому: в конце концов, они казались меньшим злом, чем воры. Они религиозные, не устраивают погромов и бунтов, подчеркнуто лояльны к администрации, все, что им надо, – религиозные книги и передачи с воли. Так администрация поддерживала исламские джамааты в тюрьмах и поддерживала их в конфликтах с ворами.

И лишь когда в две тысячи тринадцатом органами госбезопасности был задержан русский по происхождению рецидивист, который в тюрьме принял радикальный ислам, а выйдя – собрал самодельное взрывное устройство, чтобы взорвать его в родной Вологде, вот тогда начали хвататься за голову и за все остальные части тела. Кое-где разрушили мечети, которые построили заключенные прямо на территории колоний. Но справиться с этим уже не получалось.

Но воры – не государство. В страшной «сучьей» войне, которая шла все десятые, вплоть до распада России, они погибали сами и истребляли тюремных ваххабитов. Не счесть тех, кто погиб. И он, Алик Ташкент, человек с самого верха криминальной иерархии, делал, делает и будет делать все, чтобы отстоять свою масть и свое право! Ради того, чтобы выстоять в борьбе с фанатиками в зонах, они пошли на союз с рэкетирами, с автоматчиками, со всеми, даже с русскими экстремистами. Здесь он тоже нашел союзников. Он сам принял ислам, стал показательно религиозным, строил за свои деньги большую мечеть, но это было то же самое, что и у русских, у них тоже строили храмы, оставаясь теми, кем были до этого. И он остался – вором. И пока он здесь держит масть, все остальные будут ходить под ворами. Если жить хотят…

С одним человеком он должен встретиться прямо сейчас. Это человек, с которым он встречался не раз и которому давал гарантии – и получал гарантии в ответ. У этого человека было много оружия и еще больше – волков, но он был слабым. И у него не было веры. Именно поэтому вор счел возможным вступить с ним в союз. С теми, у кого нет веры, – можно, они не духовитые, они – слабые. Это эти… хуже комиссаров.

А вон и он едет…

* * *

Несколько бронированных внедорожников и пикапов въехали в карьер. Почти на всех внедорожниках были открыты люки, в люках за пулеметами были стрелки. Все в черном, каски… вор, который еще помнил советские фильмы, решил, что они похожи на фашистские.

С вором было больше ста человек, с тем, кто приехал, – человек тридцать. Но вор понимал, что силы равны.

Раздраженно сунув коммуникатор в карман, вор выбрался из президентского «Гелендвагена». Раздраженно отпихнул сунувшуюся пристяжь с бронежилетом, в одиночку пошел навстречу приехавшим машинам. Навстречу ему двинулся человек в сером обмундировании и с пистолетом «Глок» в крутой кобуре на бедре…

– Салам алейкум… – сказал Найджел Нолте, когда вор остановился в трех метрах от него.

– Что надо? Чего звал?

– Поговорить.

– Ну, базарь, базарь…

– Прежде всего хочу отметить, что мы, наше общество, не имеет никакого отношения к полицейскому рейду, приведшему к гибели господина Чокуева. Того, кто причастен к этому рейду, зовут Алекс Сэммел, он прибыл сюда недавно и не желает подчиняться правилам, которые приняты здесь среди нас. Мы не возражаем, если вы уберете его.

– Не причастны? А чо за толковище в Ханты-Мансийске было? – грубо спросил вор.

– Эта встреча была действительно организована Сэммелом, – сказал англичанин, – но никакой договоренности на ней достигнуто не было. Повторяю – Сэммел не один из нас, он не подчиняется нашим правилам. Он сам по себе.

Опытный, прошедший десятки терок и стрелок вор мгновенно уловил суть. Интересные дела получаются… этот пиндос (воры всех иностранцев называли пиндосами) не просто сдает одного из своих, но и фактически настаивает, чтобы община убрала его. А этот… попинтос не так-то прост… он уже посылал кое-кого на место понюхать. Он не просто приземлил Чокуева – он там настоящую мясню устроил, всю его пристяжь – в мясо. И как говорят, этот попинтосник – ломом подпоясанный, духовитый, у него и люди, и оружие, он много чего на рынке купил. И сам он не сидит, жалом водит и с ментами закорешился, и с русскими. Так что убирать его… может быть чревато, нарвешься на ответку – ляжешь. Он сам, еще когда с ним за столом сидел, отметил – дельный пацан, хоть и молодой. Стержень в нем есть, нутро крепкое, не фраерское, и взгляд не рабский. Такого заделать… дашь грош. А Чокуев – он сам пассажир мутный, он единственный из всех некоронованным был, с ним просто мирились, потому что он и куска большого не просил, и людей у него было много. Да и не сорванный, вроде людей уважал… так пусть живет. Через Чокуева община контактировала с ваххабней, он был нужен для этого… но то, что он сегодня обнаружил на стуле в обеденном зале, перечеркнуло все договоренности. Он вор. И он не должен платить. Это эти… ваххабнутые – пусть в общак платят. Если жить хотят. А так… на пороге разборка с ваххабнутыми, и вешать на воротник еще и такого врага, как тот пацанчик, – не дело.