Почти рукописная жизнь - Евгений Гришковец

Есть только координаторы от WWF, без которых медвежьи патрули не смогли бы развиваться и координированно работать. Я восхищаюсь этими людьми.

Ну представьте, совершенно бесплатно люди, живущие в тяжелейших и суровейших местах, в своё свободное время, часто используя собственную технику и средства передвижения, занимаются изучением и охраной крайне опасного животного, которое не знает, что медвежий инспектор за него, а не против.

Для этих людей хорошая современная экипировка, ружья, фонари, средства связи и уж тем более техника просто необходимы! И я узнал, что при координации WWF «Кока-Кола» купила им снегоходы, приобретает экипировку, горючее, даже недавно оплатила новый двигатель для вездехода. «Кока-Кола» помогает медвежьему патрулю больше остальных, то есть помогает медведям. Не вижу никакой причины крутить по этому поводу носом и отказываться от благодарных слов тем, кто помогает людям, которые хоть что-то делают на местах.

Кстати, полярные учёные и исследователи с большим почтением и даже симпатией говорили о людях из медвежьих патрулей, многие из которых даже к любителям флоры и фауны не отнести. Но почему-то они это делают. Всё-таки Арктика удивительна и непостижима!

Если помните, я в своих северных заметках упоминал об орнитологе Марии, которая изучает белую чайку. В Заполярье её знают практически все. Её прозвище так и звучит: Белая Чайка. Сама она из Санкт-Петербурга, но из-за своей белой чайки перебралась жить в Архангельск. Кстати, меня поразило, что большинство работающих и больных Арктикой – москвичи и питерцы. Или выпускники московских и питерских вузов.

У каждого своя история заболевания Арктикой. Кто-то об этом мечтал с самого детства, прочитав какие-то книжки, кто-то совершенно случайно да и уже не в юном возрасте попал в Арктику и полностью поменял всю свою жизнь, бросив прежние дела, разрушив семьи, не найдя ни в ком из близких и друзей понимания.

Так вот, про Белую Чайку… Если бы вы видели, если бы слышали, как она говорит про эту птицу! А белая чайка на первый взгляд ничем не примечательна. Она и на второй взгляд ничем не примечательна. Будет летать вокруг вас несколько чаек – так вы на белую даже внимания не обратите. Вам скорее понравится моевка или крупная чайка с гордым названием «бургомистр».

Белая чайка – она просто совсем белая, и всё. А для Марии лучше её нет. Она и про поморника интересно и с восторгом рассказывает: мол, поморник – самый виртуозный летун, он мощная и смелая птица и может, поскольку сам как рыболов не очень умел, отбирать добычу у других чаек. Причем делает так, чтобы бедная чайка, например моевка, рыбу, которую честно поймала, отрыгнула. А ловкий поморник успевает при этом не только моевку напугать, но ещё и ловко поймать выбитую из маленькой чайки рыбку на лету. Однако Мария рассказывала об этом так, будто поморник делал этой чайке непристойное предложение, за что та плевала ему добычей в лицо. И как-то чувствовалось, что не уважает она поморника. А вот белая чайка!.. Вот она всем хороша! И ничего лучше не надо!

Мужики, которые работали с Марией, говорили, что она готова за какой-нибудь скорлупкой лезть на скалы, карабкаться по ледникам и вообще не замечает ни пурги, ни туманов. Они говорили, что с ней очень сложно, так как она совершенно в этом смысле неутомима.

И что всех, кто с ней работает, она выматывает своей неуёмной энергией. Но все без исключения говорили о ней с теплотой, нежностью, почтением и гордостью.

А как меня поразил Фёдор, учёный, который занимается полярной историей и археологией! Он из той редкой породы людей, которые могут рассказывать о чём угодно – и оторваться невозможно. Если бы вы слышали, как он рассказывал об истории экспедиций, которые изучали Землю Франца-Иосифа! Он знает все эти экспедиции, знает всех участников, и если есть хоть какие-то сведения об их жёнах, он знает и их имена и фамилии. А уж фамилии и имена у полярных исследователей как на подбор – сложные, заковыристые и сплошь неславянские. Так что Отто Юльевич Шмидт – одно из самых лёгких для запоминания имён.

Фёдор знает все места высадок, где и как были устроены лагеря и зимовки, какого размера были домики, что ели и где брали воду полярники. Он словно прожил жизнь во всех этих лагерях, на всех островах архипелага и знал лично каждого. Когда мы вошли в бухту Тихую и стал виден лагерь Папанина, Фёдор, даже не глядя на виднеющиеся вдалеке домики, стал рассказывать, что и в каком домике располагалось, где и как подходили к берегу суда, откуда люди брали воду. Он рассказывал, где и как была уложена узкоколейка и где по самым главным праздникам те три с небольшим десятка человек, проживавших на станции, устраивали демонстрации и маленькие парады.

Рассказывая это, он вдруг не глядя указал рукой в противоположную сторону и сказал: «Если подплыть к той скале, вокруг которой вьются птицы, вы увидите прикреплённый к отвесной скале трос. Он там до сих пор. А закрепили его ещё в тридцатые годы, чтобы иметь возможность добираться до птичьих гнёзд и брать яйца. В особо голодные зимы полярникам приходилось это делать».

Он подробнейшим и детальнейшим образом рассказал о бухте, станции и скалах. А когда я задал ему вопрос, как часто ему доводится бывать в здешних местах, застенчиво заулыбался: «Вообще-то на Земле Франца-Иосифа я первый раз в жизни. Я здесь не был никогда. Я был в более восточном Заполярье». Увидел изумление в моих глазах и добавил: «Да. Изучал в архивах. Всё только по документам». Если бы вы видели его лицо в тот момент, когда он впервые высаживался на архипелаге и коснулся камней Земли Франца-Иосифа!

А с каким выражением на лице покидала борт Белая Чайка! Она прощалась с нами, но было видно, что она уже не здесь, что она уже вся там, среди скал, птичьего помёта, яичной скорлупы и оглушительного крика птичьего базара.

Люди Арктики – цельные люди. Когда мы вернулись в Архангельск, это стало ещё заметнее.

Сергей, который обеспечивал безопасность и был, так сказать, походным доктором (многие из нас его так и звали – доктор), спустился на берег по трапу. В светлой рубашечке, джинсах, с рюкзачком и зачехлённым ружьём – он стоял, потерянный… А ещё предыдущим вечером готов был в специальном спасательном костюме бросаться за борт, спасать того тюленя, которого мы приняли за собаку. Мы все привыкли видеть его с ружьём, или у румпеля лодочного мотора, или выпрыгивающим из лодки у берега по пояс в ледяную волну. Когда он был рядом, сразу становилось спокойнее, а во время шторма рядом с ним не так укачивало.

Но он сошёл на берег, вышел в город и вынужден был раствориться в городском пейзаже. В этом суть окончания экспедиции.

Завтра напишу завершающее, крайнее (моряки, летчики и полярники не говорят слово «последний»), письмо своего арктического дневника. Даже название ему придумал: «Два креста».

3 августа

В Арктике видел много установленных в разные годы в памятных местах крестов. Кресты все довольно скромные, сделанные чаще всего из того, что можно было найти в том месте, где их установили. На берегах островов Земли Франца Иосифа и на Новой Земле много так называемого топляка. Это брёвна, которые принесло течением издалека, с мест лесосплавов. Брёвна эти серые, гладкие, можно сказать, отшлифованные холодными течениями, ветром, прибоем.