Потерянные девушки Рима - Донато Карризи

Потом она вытащила из сумки фотографии с «лейки», включая ту, где был запечатлен священник со шрамом на виске, которую Шалбер не видел. Выложила их в ряд на тумбочке, потом сняла одну за другой на сотовый: лучше иметь копии, на всякий случай. Потом взяла прозрачный пластиковый конверт с герметичной застежкой и положила туда все пять снимков. Сняла керамическую крышку бачка и сунула конверт в воду.

* * *

Вот уже десять минут она сидела на маленькой кухоньке перед накрытым столом, а Шалбер, закатав до локтя рукава рубашки, хлопотал у конфорок, в переднике и с тряпкой через плечо. Он насвистывал. Обернулся, вывел ее из задумчивости.

– Ризотто с бальзамическим маслом, султанка в фольге, салат из цикория с зелеными яблоками, – объявил он. – Надеюсь, тебе понравится.

– Еще бы, – кивнула она, смущенная. Утром он приготовил завтрак, но взбить омлет еще не значит уметь готовить. А такое меню выдавало пристрастие к изысканной кухне. Достойное восхищения.

– Переночуешь здесь, – заявил он тоном, не терпящим возражений. – Возвращаться в гостиницу небезопасно.

– Не думаю, чтобы со мной что-то случилось. И все мои вещи там.

– Завтра заедем и заберем их. В другой комнате есть очень удобный диван, – улыбнулся Шалбер. – Естественно, я принесу себя в жертву.

Вскоре Шалбер разложил ризотто по тарелкам, они ели, почти не разговаривая. Сандра и рыбе отдала должное, да и вино помогло расслабиться. Не так, как после гибели Давида, когда она вечерами заползала в свою берлогу и глушила красное бокал за бокалом, пока не проваливалась в сон. Сейчас все было иначе. Она и не думала, что все еще способна достойно разделить с кем-то трапезу.

– Кто научил тебя готовить?

Шалбер проглотил кусок, запил вином.

– Можешь научиться многому, если живешь один.

– Ты никогда не задумывался о женитьбе? Когда мы в первый раз говорили по телефону, ты сказал, что пару раз был к этому близок…

Шалбер покачал головой:

– Брак не для меня. Это вопрос перспективы.

– Что ты имеешь в виду?

– У всех у нас складывается некое представление о жизни, проецированное в будущее. Знаешь, из чего оно состоит? Оно как картина: одни фигуры помещены на передний план, другие сливаются с фоном. Последние столь же необходимы, сколь и первые, иначе не сложится перспектива и картина предстанет перед нами плоская, то есть нежизненная. Так вот, женщины в моей жизни стоят где-то у кулис. Они необходимы, но не настолько, чтобы помещать их в первый ряд.

– И кто же в первом ряду? Кроме тебя, разумеется, – насмешливо проговорила Сандра, стараясь его задеть.

– Моя дочь.

Такого ответа она не ожидала. Шалбер наслаждался ее ошеломленным молчанием.

– Хочешь взглянуть на нее? – Он вытащил бумажник, порылся в его отделениях.

– Только не говори, что ты из тех папочек, которые всюду таскают в карманах фотографии дочурок! Черт побери, Шалбер, ты просто хочешь меня растрогать, – проговорила Сандра с иронией. На самом деле это ее умилило.

Шалбер показал потрепанную фотографию девочки с пепельными волосами, точно такими, как у него. Она унаследовала также и зеленые глаза.

– Сколько ей лет?

– Восемь. Она великолепна, правда? Ее зовут Мария. Она обожает балет, ходит в школу классического танца. На каждое Рождество, на каждый день рождения просит щенка. Может быть, в этом году получит.

– Тебе часто удается с ней видеться?

Шалбер помрачнел:

– Она живет в Вене. Мы с ее матерью не очень ладим, она в обиде за то, что я на ней не женился. – Шалбер рассмеялся. – Но когда у меня есть немного времени, я забираю Марию, и мы ездим верхом. Я ее учу, как мой отец учил меня в свое время.

– Это с твоей стороны просто замечательно.

– Каждый раз, возвращаясь к ней, я боюсь, что все будет не так, как раньше. Что за время моего отсутствия наша любовь охладеет. Сейчас Мария еще маленькая, но что будет потом, когда она захочет общаться только со своими друзьями? Я бы не хотел, чтобы она мной тяготилась.

– Не думаю, что так случится, – утешила его Сандра. – Такое отношение дочери обычно приберегают для матерей. Мы с сестрой безумно любили отца, хотя он из-за работы редко бывал с нами. Может быть, именно поэтому мы видели в нем то, чего и не было никогда. Каждый раз перед его возвращением в доме веяло каким-то необычайным счастьем.

Шалбер благодарно кивнул. Сандра встала, собрала тарелки и направилась к раковине. Шалбер остановил ее:

– Почему бы тебе не пойти в постель? Я все здесь приберу.

– Мы вдвоем справимся быстрее.

– Говорю тебе, оставь.

Сандра замерла. Такая предупредительность пугала ее. Вот и опять кто-то берет на себя заботу о ней. А она от этого отвыкла.

– После того как ты мне позвонил, я тебя сразу возненавидела. Даже представить себе не могла, что через два дня мы будем вместе ужинать, и ужин к тому же приготовишь ты.

– Это означает, что ненависти больше нет?

Сандра вспыхнула от смущения. Шалбер расхохотался.

– Не надо со мной шутить, Шалбер, – пригрозила она.

Он поднял руки в знак того, что сдается:

– Я не хотел, прости.

В этот момент он выглядел совершенно искренним. Совершенно не похожим на того противного типа, которого она себе вообразила.

– Почему ты так ополчился на пенитенциариев?

Шалбер посуровел:

– Не совершай и ты ту же ошибку.

– Что значит «и ты»?

Казалось, он пожалел, что проговорился, и попытался поправиться:

– Я тебе уже объяснял: то, что они делают, противоречит закону.

– Не думай, что я куплюсь на старую песенку о незаконной деятельности. Тут есть что-то еще. Какова подоплека всего этого?

Шалбер явно тянул время. Осторожничал, тем самым подтверждая: все, что он рассказывал утром о пенитенциариях, – всего лишь часть истории.

– Ну хорошо… Не то чтобы это было великим откровением, но думаю, что мой рассказ поможет прояснить причину, по которой погиб твой муж.

Сандра напряглась:

– Продолжай.

– На самом деле пенитенциарии больше не должны существовать… После Второго Ватиканского собора орден был распущен. В шестидесятые годы Paenitentiaria Apostolica была реорганизована по новым правилам, с другим подчинением. Архив грехов был засекречен. Священники-криминологи прекратили свою деятельность. Иные вернулись в монашество, иные воспротивились и были отстранены a divinis;[14] самых непреклонных отлучили от церкви.