Сказ о змеином сердце, или Второе слово о Якубе Шеле - Радек Рак

Викторин и прочел бы одну или две страницы, если бы очень захотел, но он не хотел. Нет ничего такого в книгах, чего бы человек рано или поздно на собственной шкуре не испытал.

Заснуть тоже долго не удавалось, мешало сознание, что на чердаке, прямо над головой, сидит пан Станислав Богуш, опутанный мертвыми лианами. Его присутствие вызывало беспокойство, сходное с тем, что возникает от затаившегося в темном углу паука.

Подыскивая какое-нибудь занятие, Викторин принялся рубить дрова. Слуги протестовали, но довольно тихо, прекрасно зная, что панским прихотям нельзя перечить. Впрочем, не было похоже, чтобы пан сегодня испытывал желание кого-нибудь обругать или выпороть, что было странно.

Когда пан Богуш порубил все, что следовало порубить, и ощутил приятную усталость в руках, он отправился еще и в конюшню. Там он расчесал все конские гривы и хвосты, хотя они вовсе не были спутаны, и вычистил копыта, хотя конюх сделал это до него. В прошлой жизни он не любил животных, но лошадиный запах успокаивал.

Викторин вернулся в усадьбу замерзший, вспотевший и пахнущий конюшней, но от паучьего беспокойства волосы по-прежнему стояли дыбом на затылке. Поэтому Викторин глотнул немного айвовой настойки и поднялся по крутой лестнице на чердак.

Пан Станислав сидели на прежнем месте, все такой же высохший, неподвижный и с горящими глазами.

– Ловко ты разделался с этим Винярским, – произнес он хриплым голосом. – Удирал, аж пыль столбом стояла. Герой, ветеран, чтоб ему пусто было. Таких героев при короле Стасе[27] со двора взашей гнали. А потом мы плачемся, что пруссак, русак и австрияк в Речи Посполитой хозяйничают.

Пан Станислав замолчали, тяжело и хрипло дыша.

– Ты мне не сын, – произнес он наконец.

Викторин не отрицал. Он сделал несколько шагов вперед, смерил старика взглядом. Сухие лозы хрустели у него под ногами.

– Может, и нет.

– Не делай из меня дурака. Я всегда узнаю своего сына. Хотя лицом ты даже похож, и я понимаю, почему во дворе все называют тебя его именем. Удивлен, ха? Ты думаешь, что раз я стар, то глух? Мне с чердака все слышно. Каждый шаг и каждое движение. Да я даже слышу каждый шорох твоих мыслей.

Старик снова остановился, захрипел и облизал потрескавшиеся губы. Продолжил он не сразу:

– Наверное, опять колдовство творится. В последнее время много этого колдовства. Ну, что? Теперь у тебя лицо стало настолько дурашливым, что я даже мог бы поверить, будто ты действительно Викторин. Расскажи только, что ты с ним сделал. Сын есть сын. Болван, бестолочь и сукин сын. Это он запер меня здесь. Но он все-таки сын.

– Я не знаю, что с ним случилось, – ответил Викторин-не Викторин после длительной паузы.

– Не знаешь. Что не врешь – вижу. Не знаешь. Но догадываться – догадываешься.

Викторин подошел ближе, присмотрелся получше. Колючие лианы не только окутывали тело пана Станислава, но и проникали вглубь тела. Кожа благородного пожилого господина напоминала кору, потрескавшуюся мшистую кору древнего дуба. А из уха торчала веточка; она даже успела выпустить листочки, но теперь все вокруг выглядело увядшим и осенним.

– Вам хорошо здесь, на этом чердаке? – спросил наконец Виктор.

– Не жалуюсь. Маленький короед завелся в левом колене, порой всю ночь глаз сомкнуть не дает. Но терпеть можно, а жить надо. Мошка иногда пролетит, паучок нитку спустит. Только дети не навещают, а могли бы. Так бывает в старости.

– Подождите. – Викторин развернулся и сбежал по крутой лестнице с чердака.

– Я-то подожду, а как же. У меня это хорошо получается. Уже больше года жду.

На этот раз пану Станиславу Богушу не пришлось столько ждать, потому что Викторин вернулся всего через несколько минут. На плече у него лежал топор. Тот самый, которым он давеча рубил дрова. Неторопливым шагом он подошел к старику, взвесил топор в руке.

Пан Станислав, хоть и давно одеревеневший и не вполне живой, побледнели и стиснули потрескавшиеся веки. Жизнь или нежизнь одинаково была ему мила.

Викторин ударил раз, ударил второй, рубанул сбоку и поправил с другой стороны.

– Готово. Вы свободны.

Пан Богуш-старший открыли глаза и огляделись. Вокруг валялись обрубки опутавших его сухих ветвей, и тонкие, как виноградная лоза, и толстые, как ветка старой яблони. Те, что вросли ему под кожу, скукожились, почернели, слегка задымились и через несколько мгновений отвалились сами собой.

Затем Викторин понес пана Станислава вниз вместе с его креслом на колесиках, в котором Нестор рода провел не один год. В тот день они вместе ужинали. Прислуга испугалась. Люди боялись старого одеревеневшего деда, о существовании которого в усадьбе все знали, но все же забыли. Боялись и пана Викторина, в котором что-то переменилось. Опыт многих хамских поколений ясно говорил, что перемены бывают либо к плохому, либо к еще худшему; а если что-то, на первый взгляд, меняется к лучшему, то рано или поздно это улучшение все равно встанет боком. Потому слуги боялись так, что даже перестали шептаться между собой.

– Хорошее вино, – заключили пан Станислав, выпив до дна бокал. – Хорошее, наше. Из-под Ясла.

Викторин ничего не ответил. Вкус у него остался хамским: он предпочитал водку. Но в панских домах пили вино, и он пил. Он пил и внимательно смотрел на пана Станислава, который не был его отцом. Он напоминал то ли Старого Мышку, то ли Плохого человека. Викторин не знал, хорошо ли это.

– Я вижу, что скоро здесь что-то переменится. – Глаза старого Богуша горели, как ивовая труха или как лампада у иконы русского святого. – О, многое переменится.

XL. О Викторинах и Якубах

Сказывают, что пан отличается от хама по рождению и по владению, но это не совсем так. Страх – вот главное, что их отличает. Быть хамом – значит жить в страхе, как заяц, прячущийся в поле на меже. Это значит утром бояться наступающего дня, а вечером – завтрашнего. Владеть немногим и бояться потерять то, что есть. Гнуть шею перед теми, кто ничуть не умнее и не лучше. Хамство – это страх. А пан – ястреб на небе и лев в пустыне, и ему нечего бояться.

Вечера осенью прохладные и пасмурные. Пан Викторин Богуш проводит их, прогуливаясь по усадьбе в Седлисках. Впрочем, прогулка – не самое лучшее определение; прогулка – это отдых и удовольствие. Для Викторина это скорее не прогулка, а обход. Богуш обходит прекрасный сад и огород, и конюшни, и амбары, и каретную, и кухню, устроенную за пределами двора, чтобы снизить риск пожара и