Как знаю, как помню, как умею. Воспоминания, письма, дневники - Татьяна Луговская

Нет, все-таки позор — мужчина и горюет, что ему стукнуло 30 лет — наверное, все подытоживаете пройденный путь? Глупости все это. Что нам, бабам, тогда делать? Умирать?

Теперь в порядке самого подлого оправдания — о «разговоре». После того как я отправила вам письмо (а у меня, знаете, есть ведь эта самонадеянная поспешность), до меня дошел этот «разговор». Лёнечка, вот честное слово — не вру. Только я подумала, что такие вещи доходят «на словах», а не в напечатанном виде. Правда? Задушевность теряется и превращается в смешное. Есть ведь такие слова, которые надо слышать, а не читать. Да? Насчет денег благодарю, но ведь вы знаете — я долгов терпеть не могу. И хоть вы смеетесь с этого, но так ведь и есть.

У нас тоже, к сожалению, зима и 10 градусов мороза.

Лёнечка, почему она не сохнет? (перегородка). И, говорят, она высохнет только к первому числу, а красить и белить ее можно только, когда она станет совсем сухая. Правда, очень обидно. Все-таки мне очень хочется поехать в Ленинград. И, может быть, я это сделаю.

Вы как-то написали мне, что ленинградские (и вы вместе с ними) собираются с ответным визитом в Москву. Напишите мне, пожалуйста, состоится ли — и если состоится, то когда — этот приезд. Мне, по некоторым соображениям, очень важно это знать. Я вам потом объясню, в чем дело. И потом еще одно дело. Лёня, спросите при случае у кого-нибудь, что это правда, что в Ленинграде можно легко и спокойно купить электрический счетчик или все это утки. Хорошо? Ну и сами понимаете — ежели это правда и вы таковой увидите — хватайте его немедленно и сразу попадете в мои благодарные объятия. Деньги и слезы благодарности тоже будут немедленно представлены. Узнайте, пожалуйста. Только прошу вас — не рыскайте по городу в поисках мифа, я тогда просто обижусь на вас. Слышите?

Мне не очень нравится, как у меня получается Гольдони (хотя режиссер в восторге, но она — дура), по-моему, все это робко и малоинтересно. И я очень огорчаюсь.

А жизнь идет как-то страшно быстро, и мне даже страшно становится — вот, когда я все переделаю, что же у меня останется? Пора спать.

Что же касается моей жизни, то фотография моя в силе и по сегодняшний день.

Пишите почаще, честное слово, весь мизинец ободрала: по 5 раз в день все просовываю его в почтовый ящик. Почему вы небрежничаете так?

Т. Л.

Москва. 11.03.39.

Я поправилась и выхожу, но толку от этого немного. 30-го у меня премьера «Робин Гуда», а 25 апреля «Лгуна» Гольдони и еще всякие мелкие делишки. Хотя работы сейчас относительно немного. Вся первая половина апреля тоже будет довольно свободная. Только я уж очень дохлая. Сейчас сижу у брата, выдрала из его записной книжки листики и пишу вам кусочек письма. Я не могу похвастаться особенно бодрым настроением духа, но, я надеюсь, что все это не вечно. Ремонт мой из-за болезни еще не окончился. Надоело ужасно.

Лёнечка, вы читали «Пятую колонну»[38] в первом номере «Иностранной литературы»? Если нет, то поспешите прочитать — это любопытно. И про Генриха 4-го тоже.

У нас началась довольно бурная весна. Я смертельно хочу хотя бы немножко отдохнуть. Так, чтобы ни о чем не думать. Только о небе, земле, деревьях и вообще только об этих вещах, которые называются природой.

Слишком много было удач, неудач, тревог и забот, и всяких штук за эту зиму. И людей тоже было слишком много — и все они какие-то проходные. Какие-то шумные и лишние. А время бежит — и утраченное время это, пожалуй, еще грустнее, чем иллюзии. А по-вашему? Хотя не жалко!

Пишите мне большие, длинные, хорошие письма.

Т. Л.

Москва. 27.03.39.

Дорогой Лёня! Пожалуйста, не думайте, что я хоть на минутку забыла о вашем существовании. Этого не было, просто мне очень солоно пришлось это время. (На бедного Макара все шишки валятся. Н.Ш.) Почему у вас мрачное настроение? Вы все еще расстраиваетесь по поводу этой литературной кутерьмы? Полно, не первый и не последний раз все это случается. Я уже вам говорила когда-то, что за битого двух небитых дают.

И потом в некоторых случаях жизни нужно быть похожим на черепаху. Важно только главное, основное — и если в этом главном вы чувствуете себя правым — все остальное — чепуха. Плюйте на все и приезжайте скорее в Москву, я очень жду вас.

Я хотела послать вам фототелеграмму (накануне получения вашей) и даже написала ее и встала в очередь, чтобы сдать, но потом передумала. Тоже очень мрачно была настроена. Да потом я решила, что это ведь тоже не утешение: не огорчайтесь, да не обращайте внимания и все такое прочее. Утешение должно быть действенным. У меня были трудные времена. Сейчас все более или менее образовалось.

Приезжайте, обо всем на свете поговорим. Ремонт мой тоже уже подходит к концу, и я сижу уже в «своей» комнате и пишу вам письмо за «своим» столом. Шлю вам привет, милый.

Т. Л.

Москва. 14.04.39.

Вы стали требовательны, нетерпеливы, заносчивы и небережливы. С колоссальным трудом я отмахиваюсь от ваших недостатков и берегу достоинства. Мне иногда кажется, что вы любите не меня, а свою любовь… Есть у меня любимое письмо от вас, прошлогоднее. Я его люблю не только потому, что оно хорошее, а еще и потому, что после этого письма вы уже перестали относиться ко мне бескорыстно. Вы стали требовательны и забыли про меня… Мне безумно больно, что вы там где-то страдаете, и мне кажется жестокой несправедливостью — если вы так ждете моих писем — огорчать вас рассказами о моем состоянии и упрекать вас в чем-то. Только я это делаю от доброго отношения к вам и к нашей дружбе.

Так уж случилось, что я строю свои отношения с людьми на доверии. Я, доверяя вам, доверяю все как есть целиком — и горечи свои, и обиды, и свои недовольства вами, и разочарования, и трудности. Ничуть я не хочу забежать со спины и уколоть вас, унизить. Что мне таиться перед вами? (Ведь я ни на шутку считала вас своим другом.)

Вы же знаете, как я себя стыжу за многое и не считаю себя хорошей. И если я выговариваю вам, то это не по праву лучшего, а по праву любящего и, что уж совсем ответственно, по праву друга. Мне все-таки очень грустно и, знаете, милый, мне как-то нет никакой охоты жить…

Я подумала сейчас, что это ужасно противоестественно — во всех случаях жизни — что вы живете не в Москве. Даже, если бы мы не виделись неделями — все равно противоестественно. Даже если бы раздружились, хотя в это мне как-то не хочется верить. Неохота. Дружба это все-таки большое счастье.

Я предлагаю вам беречь всякие отношения, хотя бы мало-мальски похожие на дружбу. Это прочные и радостные отношения, и потом это отношения, которые кладутся в основу всем другим. Это база…

Я получила вашу фототелеграмму и все думала о ней. Дело в том, что мне показалось, что там проскользнула тень, знаете, такого тонкого юмора. А по-нашему — насмешка. Это правда? Или она была составлена простодушно, и все мои подозрения ни что иное, как плод больной фантазии? Меня, во всяком случае, это очень обескуражило, так как я очень привыкла доверять вам, а если вы не можете принять моей внимательности так, как надо, то, пожалуй, и слепому моему доверию — конец.