Воин поневоле - Дейв Дункан

– Я его искалечил! – вскричал Уолли с тоской. – Он будет болеть не одну неделю. А шрамы останутся на всю жизнь!

Она обняла его и положила голову к нему на плечо, на потное и окровавленное плечо, в этом движении не было страсти – только утешение. Как раз то, что ему сейчас больше всего необходимо.

– Ученик Нанджи – не очень чувствительный молодой человек, – сказала она.

– Я думаю, что этот урок тяжелее дался Уолли, чем Нанджи. А ему все равно.

– Думаешь? – Уолли ухватился за эту мысль.

– У него только царапины, господин, – прошептала она ему на ухо. – Он будет носить их как награды. Вы вернули ему гордость!

– Да? – Уолли постепенно приходил в себя. – Ну да, конечно, так и есть. Испытание прошло успешно. У него теперь есть воин и… – Как ты назвала меня?

Она вся напряглась.

– Это имя вы назвали тогда, в первую ночь, господин. Извините меня.

– О, пожалуйста, не извиняйся, Джа! Называй меня так. – Он слегка отодвинулся от нее, чтобы получше рассмотреть. – А что ты знаешь о Уолли? Она не сводила с него глаз, не решаясь подобрать слова, чтобы выразить свою мысль.

– Мне кажется, он прячется у светлейшего Шонсу внутри, – сказала она робко.

Он прижал ее к себе.

– Ты совершенно права, милая. Он очень одинок там, и ты ему нужна. Ты можешь звать его, когда захочешь.

Хотя Уолли и не сразу это понял, но теперь тучи на его горизонте начали рассеиваться. Пока Нанджи разрушал свою мозговую блокировку, Джа создавала свою – она разделяла своего владельца и того, кого любила. Каким-то образом, на чисто эмоциональной основе, она провела между ними черту, словами этого различия она объяснить бы не смогла, и узнай об этом Хонакура, он бы просто пришел в ярость. Другой мир или дальние страны Джа не интересовали. Может быть, этот Уолли, спрятанный внутри ее господина, невидимый, а значит, на лице у него нет знаков. Но вряд ли она заходила в своих мыслях так далеко. Она жила чувствами. Тогда, в домике, он плакал. Теперь он сделал больно другу, и это его расстроило. Когда у него что-нибудь не так, она может его успокоить, утешить, поделиться своей стоической силой раба, чтобы он смог вынести суровый приговор богов. Тогда он будет просто мужчиной, не хозяином.

А Уолли нашел друга, в котором так нуждался, еще одну одинокую, прячущуюся от Мира душу, которая скрывалась в его рабыне. Все это он понял потом, хотя так никогда и не решился додумать эту мысль до конца, опасаясь, что логика разрушит ее очарование.

– Уолли, – произнесла она ему в плечо, привыкая к новому слову. – Уолли!

– Джа повторяла это несколько раз, каждый раз немного по-другому. Потом она подняла к нему лицо, и в поцелуе выразилось все то, что не могло быть сказано словами. Она повела его в постель и еще раз показала, как самый маленький бог отгоняет печали.

* * *

Дверь распахнулась, Уолли резко вскинул голову и потянулся за мечом, но это был всего лишь Нанджи. Он сделал все, что ему сказали, и теперь готов был опять броситься к зеркалу, кровь из его многочисленных порезов все еще капала на юбку, и любой здравомыслящий человек на его месте отправился бы к целителю. Он бросил взгляд на два измученных, покрытых потом тела. Здешний Народ не обращал особого внимания на наготу, а секс для Нанджи был всего лишь одной из телесных услад, такой же как еда. Он бы очень удивился, если бы узнал, что его наставнику не понравился такой внезапный приход. Вероятно, единственной его мыслью сейчас была следующая: хорошо бы Шонсу поскорее встал, чтобы можно было заняться более важным делом – фехтованием.

Уолли откинулся назад, в податливую мягкость, и, не отрываясь, смотрел на Джа. Полоса на лице, две маленькие вертикальные черточки на веках… рабыня и дочь рабов. Она открыла глаза и посмотрела на него счастливым сонным взглядом.

Все его прошлые сомнения рассеялись. Он правильно сделал, забрав ее у Кикарани. Они сделают друг друга счастливыми, они станут любовниками и даже друзьями.

Если только им не помешает Тарру…

– Бог печалей уже вернулся, мой господин? – прошептала она. – Так быстро?

Он кивнул.

Теперь она пристально всматривалась в его лицо.

– Достопочтенный Тарру принимает клятвы у воинов? – сказала она. Удивленный, он опять кивнул.

Она прочла его мысль.

– Рабы знают все, господин. Это они мне рассказали.

Уолли встрепенулся. Друг! Все это время он сам совершал то же самое преступление, в котором обвинял Народ: он считал женщину вещью, простым источником физического наслаждения.

– Они помогут мне? – спросил он. – А ты?

Казалось, этот вопрос ее удивил.

– Я сделаю все, что потребуется. И другие помогут – из-за Ани.

– Ани?

Она серьезно кивнула, и лицо ее было теперь так близко, что Уолли трудно было его рассмотреть.

– Если бы вы тогда не пошли с ней, господин, ее бы наказали.

Так значит, это небольшое, почти шутливое проявление доброты, заслужило ему дружбу рабов? Но ведь их здесь очень много, а он совсем не принимал этого во внимание. Очевидно, они посвящены во все тайны. И то, что случилось с Ани, узнали все. Ани сама рабыня. А на той кровати в углу, очевидно, лежала еще одна.

Он все еще размышлял о том, как привлечь к себе рабов, когда Джа сказала:

– Если вы попытаетесь уйти отсюда с мечом, вас остановят, да? Мне так сказали.

– Да.

– А если я понесу его?

Он представил себе, как это будет выглядеть, и улыбнулся.

– Нет, – сказал он, – не получится. Воины знают тебя, и ты не сможешь даже спуститься по лестнице. Тебя остановят, как только увидят в твоих руках большой узел или нечто подобное…

Он быстро сел на постели.

– Нанджи! – воскликнул он.

Нанджи тут же прекратил свои упражнения и развернулся к нему.

– Да, мой повелитель. – Он глупо улыбался. Этот тоже сделает все что угодно. Если его наставник прикажет, он станет есть горячие угли.

– Ты говорил, у тебя есть брат? – спросил Уолли.

Удивленный, Нанджи вложил меч в ножны и подошел к нему.

– Да, мой повелитель, его зовут Катанджи.

– Сколько ему лет?

Нанджи слегка покраснел.

– Он мог бы уже бриться.

В глубоком замешательстве Уолли провел рукой по своему гладкому подбородку, но тут же понял, что Нанджи имел в виду не бороду – он хотел сказать, что брату пора носить набедренную повязку. Бедным семьям тяжело пристроить своих детей в какой-нибудь цех. Нанджи стал воином благодаря взятке, а ремесленники совершенно открыто требовали первичной платы за ученика.