Обретенный май - Мария Ветрова

— Мне нужно спуститься ненадолго вниз… С тобой вместе, Женечка… Потом, если захочешь, вернемся… Дай платье, ладно?

Евгений почувствовал, как с прежней тревожностью ёкнуло его сердце и, молча подняв основательно измявшееся Машино платье, подал его жене.

— …И ты опять в дураках! Володя, это несерьезно, — Нина Владимировна покачала головой. — Ты просто-напросто не хочешь играть!

Владимир пожал плечами и вяло возразил:

— Ничего подобного! Просто я привык играть двое на двое, а не каждый за себя…

В этот момент все трое услышали за дверью шаги. Эля начала было говорить, что сейчас придут Маша с Женей и будут наконец партнеры, но слова буквально застряли у нее в горле, едва Евгений и его жена появились на пороге. Ни разу за все эти годы Маша не позволяла себе появиться на людях в подобном виде: измятое платье, опухшее лицо без косметики. Генеральша ахнула и вскочила на ноги, вопросительно уставившись на вошедших.

Маша нервно окинула взглядом всех троих.

— А где… Где Нюся?

— Она приболела… Съела что-то… — Нина Владимировна с тревогой смотрела то на Машу, то на Женю. — Что… Что случилось?

— Женечка, — Маша повернулась к мужу. — Пожалуйста… Приведи Нюсю, она мне нужна…

И едва Евгений, покорно пожав плечами, отправился выполнять ее поручение, Маша вновь повернулась к остальным.

— Я должна вам всем кое-что сказать!

— Стоит ли? — Нина Владимировна предостерегающе подняла руку. — Маша, я, по-моему, догадываюсь, что именно, и думаю, что ты несколько спешишь…

— Нет! — невестка мотнула головой. — Вы даже не догадываетесь… Я не знаю, о чем вы, но все равно… Я хочу сказать, я… я…

Она на мгновение зажмурилась, услышав за спиной шаги мужа и Нюси, откликнувшейся на Машину просьбу, все еще бледной, как успела отметить глянувшая мельком на домработницу Эльвира. Но Маша уже взяла себя в руки, ее голос как-то непривычно низко вибрировал, когда она вновь заговорила, не глядя ни на кого по отдельности и в то же время умудряясь смотреть на них на всех сразу.

— Я хочу сказать вам, что знаю, кто убийца. — Машино лицо в этот момент напоминало застывшую маску. Она продолжила в сразу утяжелившейся, обморочной тишине. — Я знаю, кто застрелил этого подонка Любомира, кто прикончил его сестру… Не удивляйтесь, Нина Владимировна, я знаю, что ее тоже убили… Эля мне сказала сразу же, как только вы сами сказали ей… — И внезапно круто развернувшись к каменно застывшей на своем месте Нюсе, она выкрикнула: — Это сделала ты, мама! Слышишь меня?.. Мама, это сделала — ты!..

Сдавленный звук, вырвавшийся из Элиного горла, на миг оглушил всех. В следующую секунду все осознали смысл того, что выкрикнула Маша. Время остановилось, перестав существовать, а пространство вокруг сделалось иным.

«Вот так, наверное, приходит смерть», — почему-то подумалось Нине Владимировне…

Перед ее глазами в этом самом безвременном пространстве внезапно замелькали, соединяясь в новую реальность, в новую картину ее собственной действительности разноцветные — то яркие, как синее майское небо, то тусклые, как обрывки черных осенних туч, кусочки мозаики, казавшиеся ей раньше ненужными, лишними, ничего не значащими.

Она бы ни за что ни тогда, ни позднее не сумела объяснить, как могли пролететь за считанные секунды перед ней вереницы лет и десятилетий, высвеченные совсем иным светом подлинных событий, прятавшихся ранее за яркими или, напротив, тусклыми и незаметными масками обмана, в котором вновь же была виновата прежде всего она сама… Нет, не только она, но и она — тоже…

Вот перед ней промелькнуло совсем юное лицо деревенской девчонки, рекомендованной кем-то из знакомых в помощь ей, не справлявшейся с собственным нехитрым домашним хозяйством. Вот — восхищенный взгляд красавчика майора, любимца ее мужа, скользящий по крепенькой Нюсиной фигурке… Вот, спустя почти год, несколько долгих, тяжелых месяцев без Нюси, уехавшей в деревню хоронить сестру и разбираться с наследством… Полно, да была ли вообще сестра?.. И что именно похоронила ее преданная подруга в те далекие годы — свою единственную надежду на женское счастье, свою единственную любовь, перенесенную на рожденную ею девочку, которую еще предстояло оторвать от сердца с немыслимой, звериной болью и решимостью?!

— Мама, мама, пожалуйста… Не надо, мама! — Нина Владимировна пришла в себя, откликнувшись на этот отчаянный зов, и с изумлением обнаружила, что находится у себя в комнате, на собственной кровати, над ней склонилось искаженное отчаянием Женино лицо, а ногам почему-то горячо… Почему?

Этот вопрос по неясным причинам волновал ее гораздо сильнее всего остального и придал сил.

— Женя, не кричи, — попросила она. — Ну, что ты кричишь? Со мной все в порядке, отойди… — И, подняв ставшую удивительно тяжелой руку, она сама оттолкнула Женю, скосив глаза вниз. И почти не удивилась, обнаружив, что там, в какой-то все еще немыслимой дали, как будто в иной, по сравнению с нормальной, перспективе, плачет, уткнувшись в ее, кстати почему-то обутые ноги, Маша. И тогда она едва слушающимися ее губами произнесла впервые в жизни по-новому имя своей младшей невестки, мягко окликнув ее:

— Муся, немедленно прекрати рыдать, я жива, как видишь… И еще поживу…

Маша подняла наконец свое измученное бесконечными часами рыданий лицо и, словно не веря собственным ушам, замерла, уставившись на свекровь, которую никто из них уже и не надеялся увидеть живой. «Что?..» — прошептала она, скользнув к изголовью Нины Владимировны, не обратив внимания на то, как расступились остальные, словно оставляя их наедине.

— Я сказала, — прошептала генеральша, — что непременно поживу еще… Должна же быть у твоего Ванечки хотя бы одна бабушка?..

Маша, словно все, до последней капли, силы оставили ее, наконец молча осела на пол, уткнувшись лицом в край ее постели. Наступившую тишину вдруг нарушил Женя.

— К-какой еще В-ванечка? — он непонимающе посмотрел сначала на взъерошенный затылок жены, потом — на мать.

Генеральша спокойно выдержала взгляд сына и все еще шепотом, но зато очень твердо произнесла:

— Об этом мы еще успеем с тобой поговорить…

Анна Алексеевна Калинкина так и не вспомнила о своем намерении выяснить, кто именно, вопреки всем существующим правилам, дал Паниным ее домашний телефон. Но тот вечер запомнился ей надолго. И почему-то увязался с густым, тревожащим душу запахом цветущей сирени… В ту ночь сирень наконец распустилась, ее маленькие фиолетовые звездочки разорвали последние объятия почек, и к утру роскошные гроздья, повисшие между зелеными сердечками листвы, по-новому окрасили пологие скаты холмов и ухоженные сады Беличьей Горы. Сирень всегда распускается ночью… Обычно — в начале июня. Но тот год был необыкновенно жаркий, и ранняя, торопливая весна присвоила себе эту летнюю фиолетовую дань во второй половине мая.