Билет в одну сторону - Наталья Костина

Две недели назад моего бывшего свекра застрелили прямо на улице. Нет, он не оказывал сопротивления новой власти – напротив, воспринял ее даже с энтузиазмом. Выходил на площадь по собственному почину, чтобы вместе с многотысячной толпой орать «Услышьте Донецк!». Хотел даже записаться в ополчение, но свекровь не пустила. Боялась. Хотела уберечь. Предчувствовала? Не знаю… Хотя она все время твердит: «Я чувствовала… я знала». И плачет. Все время плачет. Я оставила ее под присмотром Женьки, чтобы найти хоть какое-то успокоительное – но… в аптеках практически нет лекарств. Во всяком случае, валерьянку разобрали напрочь. А этот самый серлифт я купить не решилась. Да и денег на него точно бы не хватило.

Приехать-то мы приехали… а как теперь обратно? Ладно, транспорт найдется, но как быть со свекровью – одинокой, как-то сразу превратившейся в старуху в свои пятьдесят с небольшим хвостиком? Кроме того, у нее прогрессирующая катаракта, она почти ничего не видит. Лет пять назад она отказалась от операции, понадеявшись на какое-то чудодейственное лечение у местного знахаря, – и вот вам результат. Теперь же об операции, наверное, можно забыть. Мы с Женькой – неплохое подспорье, но что она будет делать, когда мы уедем? Соседки забегали поначалу поддержать после похорон. Бывший пробыл три дня и укатил обратно – иначе уволят с работы в Гуково. Обещал забрать мать к себе, но… они никогда не ладили, а теперь, после смерти мужа, характер у полуслепой свекрови испортился окончательно.

Я потыкала в замочную скважину ключом, который перед уходом сняла с гвоздика в прихожей, но замок почему-то не поворачивался. Тогда я нажала на ручку – и дверь открылась. Она оказалась незапертой.

– Женька?.. – неуверенно позвала я, но дочь так и не появилась.

Свекровь сидела у окна.

– Они просто его застрелили… Просто застрелили… Почему? Почему?! – все спрашивала она, даже не интересуясь, кто вошел.

– Потому что звери, – хмуро сказала я и брякнула на стол сумку с тем, что мне удалось купить в продуктовом.

Свекровь повернулась на звук и взглянула в мою сторону почти слепыми, мутными глазами:

– Почему он им сразу не отдал этот кусок железа?! Как я теперь без него?!

– Ничего… как-нибудь проживем, – пробормотала я.

Как гордился свекор новенькой «тойотой», которую его старший сын, брат моего бывшего, оставил на попечение отца на время работы в Канаде. Как пыжился отставной шахтер, выгоняя из гаража это японское чудо, занявшее место проржавевшего насквозь древнего «москвича»!

– Я во всем виновата. Во всем виновата! – все не может успокоиться свекровь. – Если бы не я, он бы не поехал!

Свекру кто-то сказал, что жену можно через Гуково отвезти прямо в Россию – и там операцию на ее глазах сделают бесплатно. Разумеется, ехать на своей машине было и проще, и дешевле – учитывая, что в гараже всегда хранился небольшой запас бензина. Да, и проще, и дешевле, только с одной оговоркой: если бы они поехали на том стареньком «москвиче», который за два года стояния на улице, под окнами их многоэтажки, сгнил окончательно. Но свекор гордо отпер двери гаража и выгнал сыто урчащий, сверкающий дорогим синим лаком агрегат на улицу. Однако проехать всего километр до дома, где у подъезда его уже ждала жена, в выходном платье и с собранными сумками, ему не было суждено: престижную машину с пенсионером за рулем тормознули двое с автоматами.

Соседи видели, как он отчаянно цеплялся за дверцу и кричал:

– Та мы ж свои, свои! Хлопцы, та вы шо! Мы ж за Путина! Та не стреляйте ж, сволочи!! Чтоб вы все сдохли, бандиты! А-а-а-а…

«Свои», «родненькие», «освободители», которые были посланы сюда тем самым Путиным, за которого он драл горло на площади, хладнокровно среди бела дня расстреляли упрямого, еще крепкого и полного сил мужика, отпихнули его оплывающее кровью тело с дороги, сели внутрь «тойоты» и уехали.

– Зачем он пошел? Зачем он пошел? – все твердила и твердила свекровь.

Дом, оставшийся без единственной пары зрячих глаз, уже нес на себе следы запустения: на полу было полно сора, стол, липкий от варенья – практически единственной, как я понимала, еды свекрови, с тех пор как не стало ее мужа, – облюбовали мухи. Я экономно смочила старую ветошку и протерла столешницу.

– Мама, кашу будете?

– Водички… с вареньем.

Потертый халат уже болтался на ней как на вешалке. Я торопливо откромсала кусок хлеба, густо намазала его сливовым, уже засахарившимся джемом:

– Лучше бутербродик… вот.

– Вы меня не бросите?

У меня перехватило горло: я осталась без работы, практически без денег и вот теперь еще с полуслепой, обезумевшей от горя женщиной на руках!

– Вот приедет Саша – там и решим, что и как… – неопределенно сказала я.

– Нет! – вскрикнула она. – Я не хочу к ним… теперь.

– А Женька? – вдруг спохватилась я. – Женька где?

– Я… я не знаю… – Свекровь беспомощно зашарила вокруг руками. – Я ее причесала… косички заплела… а то она вся растрепалась… кофточку я… мы… надели.

Я с ужасом сложила в одну картину все: и то, что дверь была открыта мною без ключа, и Женькину изворотливость, и ее всегдашнюю тягу совать свой нос куда попало. Женьке ничего не стоило выскользнуть за дверь и отправиться в тот самый двор, где недавно убили ее деда.

– Я ее поищу! – решительно сказала я, стараясь не давать воли эмоциям. – Заодно и ведро вынесу!

Я схватила пахнущее помойкой старенькое ведро, но выйти не успела. Дверь распахнулась, пропустив в квартиру, к моему огромному облегчению, исчезнувшее дитя. Женька была вся перемазана какой-то гадостью и растрепана. Ни о каких косичках, якобы заплетенных свекровью, и речи не было – ее каштановые волосы были спутаны и даже, похоже, с утра и не расчесывались.

– Ба, я тебе цветочков принесла, – набычившись и предчувствуя заслуженную трепку, произнесла она и вытащила из-за спины крохотный букетик, составленный большей частью из окрестных сорняков: сурепки, каких-то колосков и белых пыльных соцветий, какие мы в детстве именовали кашкой.

– Моя ж ты радость…

Моя бывшая свекровь прижала к себе мою дочь – вместе с цветами, оказавшимися как раз между ними. Именно тогда я и поняла: никакие мы с ней не бывшие… и что у меня, похоже, теперь появился еще один ребенок.

Аня

– Ань, тебя там на проходной спрашивают!

– Кто, не знаешь?

– Мужик какой-то… сказал – вызовите мне доктора Мурзу!

– Олежка, подменишь, если что?

Олег заинтересованно глянул в мою сторону, но смолчал и против обыкновения обошелся без скабрезных намеков. В последние дни даже он был мрачен, немногословен, и его всегдашняя беззаботная веселость сменилась недоуменной раздражительностью. Весь его вид как будто говорил: «Да когда ж это прекратится, а?» После Иловайска госпиталь был переполнен тяжелыми, и мы делали что могли. И что не могли порой тоже делали. Не потому ли Олег так хмуро сейчас на меня смотрит, что я ухожу на проходную неизвестно к кому – а тут, в отделении, помощь может понадобиться в любой момент? Правда, я никого не жду… Макс не пришел бы сюда в рабочее время – он знает, как я к этому отношусь.