Преферанс на Москалевке - Ирина Потанина

– Кто такой Дунаевский, можешь мне не объяснять, – улыбнулась Галочка. – Все фильмы с его музыкой я знаю наизусть.

– Вот! – поддержал Морской. – А я ведь с ним знаком. Он, сам того не зная, сыграл в моей судьбе существеннейшую роль. Когда-то я ведь тоже баловался скрипкой. В консерватории про гениального Дуню мне столько говорили, что я, признаться, несколько предвзято относился – ровесник мне, а уж такой зазнайка, что и поклонниками вдруг оброс, и взялся, вон, руководить отделом образования… Опять же все эти слухи о его романе с Верой Юреневой – актрисой, по которой тогда с ума сходили все мужчины Харькова от мала до велика. Мы с Дунаевским, кстати, относились к «мала», потому как прекрасной Вере Леонидовне тогда было за сорок. Я, скажем прямо, слухам тем не верил, а к славе откровенно ревновал. А потом я услышал, как Дунаевский играет. И всё. Стал сразу же поклонником, и точка. А скрипку отложил для личного пользования. Зачем морочить голову зрителю и преподавателям, когда есть люди, которым вот действительно дано. – Морской вдруг вспомнил, что пару лет уже не прикасался к инструменту, и вздохнул. – Мне, кстати, общие знакомые спустя много лет сказали, что, почитав мои рецензии, Дуня сказал, что больше ничего длиннее газетной заметки писать не станет, ведь что же зря третировать перо, когда есть люди, которым действительно дано писать. – Последнее вкрапление выглядело слишком явным хвастовством, и потому Морской признался: – Впрочем, врали. Мне это говорила его первая жена, с которой мы немножечко дружили и которая, когда Исаак в 24 года переехал в Москву и начисто о ней забыл, любила сочинять о бывшем муже всякие небылицы, приятные собеседникам.

– Она сочиняла, а ты пересказываешь! – засмеялась Галочка.

– Ну… Не всегда и не всем. Когда экскурсии на Москалевку приводил, конечно, ничего такого про Дуню не рассказывал. Только корректное: «Тут вырос, там учился».

– Экскурсии! – вздохнула Галочка с восторгом. – Как мило не только знать и любить свой город, но и дарить его всем тем, кому он интересен. Ты молодец, что не отказываешься от этих нагрузок.

– Нет-нет-нет, – Морской почувствовал, что в глазах Галочки было бы стыдно выглядеть лучше, чем ты есть. – Мои экскурсии давно уже не существуют. Лишь для друзей, в порядке обмена личным опытом. Увы, прошли те времена, когда, согласовав текст авторской прогулки, ты мог собрать людей и говорить что вздумается. Теперь все очень строго. Сначала сдай необходимый для харьковского экскурсовода набор – «Шевченковская картинная галерея», «Комсомол в «гражданской войне», «По местам Революций 1905–1917», – получи квалификацию, потом много лет води слово в слово именно эти экскурсии и уж потом, может быть, утвердишь свой авторский маршрут. Сейчас на это времени нет совершенно. Потом, на пенсии, конечно же займусь. Что ты смеешься? Мне до пенсии не так уж и далеко – 20 лет, и все. С точки зрения вечности – это мгновение, так что планы строить вполне нормально.

Увлекшись, Морской чуть не пропустил нужную остановку. Протискиваясь к выходу с дежурным «Простите-разрешите-сам такой!», он буквально вывалился из трамвая, увлекая за собой стойко переносящую все тяготы Галочку. Не слишком веря в свой успех, старательные «сыщики» зашагали к Владимирской улице.

– Вот мы и на месте! – сказал Морской, показывая на одноэтажный угловой дом с деревянными ставнями. У водоразборной колонки, окруженная ведрами, возилась юркая старушка лет трехсот.

– Вам помочь? – осторожно спросил Морской.

– Что? – переспросила старушка, поправляя прикрывающий голову платок. – Да вот, зараза, поломалась, – она растерянно показала на колонку. – Шипеть шипит, а не качает ни шиша!

Морской приналег на поручень, и через миг уже был весь мокрый, потому что колонка не только заработала, но и принялась брызгаться во все стороны.

– Кто будете и с чем к нам пожаловали? – поинтересовалась старушка в процессе наполнения ведер. Увидев визитку, она недоверчиво покосилась на Морского и потребовала, чтобы он представился как полагается.

– Морской Владимир Савельевич, журналист.

– Ты громче говори, милок, у меня вата в ушах – от сквозняка прячусь, – словно издеваясь, проговорила старушка. Пришлось кричать, что выглядело дико.

– А ищешь, я так понимаю, Сему? Семен Семеныча, как он себя зовет. Всё… угадала? Я смекалистая, да, – старушка деловито вручила одно ведро Морскому, второе – Галочке, а самое большое взяла сама и направилась во двор того самого шульженковского дома. – Нет, не знаю я такого, – говорила она по дороге. – Спросил бы про кого другого, может, подсказала бы. А Сему тут у нас никто не знает.

– Но вы же сами сказали, что все зовут хозяина этой карточки Семой… – несколько растерялся Морской и, вспомнив про глухоту собеседницы, повторил свой вопрос уже в полный голос.

– Чего орешь-то? – нахмурилась старушка. – Чай, не на партсобрании! Всё, тут я живу. Дальше мне уже свои подсобят. – Она велела оставить ведра на щелястом деревянном полу крыльца и скрылась за ближайшей дверью.

Морской и Галя недоуменно переглянулись.

– Может, прямо во флигель постучим? Раз там Шульженко и жила, то нам, наверное, как раз туда, – робко предложила Галина.

Увы, никто во флигеле не отозвался. Дом будто вымер и, кроме странной старушки, обратиться было не к кому. Поэтому они решили снова к ней вернуться.

Тут из двери высунулся взъерошенный чумазый подросток. Одной рукой он взял стоявшее на пороге ведро воды, другой – протянул Морскому смятый листочек.

– Вы обронили, пока бабусе помогали, – сказал парнишка твердо.

Морской, конечно, ничего не ронял, но листочек взял и развернул. Прочел: «Вход с торца, стучать три р., спросить Семена» и поспешил обойти дом.

– Я с тобой! – выкрикнула Галочка в ответ на попытки Морского попросить ее подождать на улице. Пришлось уступить. В торце дома действительно оказалась еще одна дверь. Уже постучав, Морской заметил, что она не заперта.

– Заходите-заходите, товарищ Морской Владимир Савельевич, журналист, – прокричал мужской голос из квартиры. – Запритесь на щеколду изнутри и идите сюда.

Еще вчера Свете казалось, что к концу дежурства она будет валиться с ног от усталости: шутка ли, все время быть настороже и даже глубокой ночью не спать, а лишь дремать за столом в ординаторской, каждые два часа просыпаясь для обязательного обхода своих «владений». Хорошо хоть будильник имелся: Яков Иванович специально для дежурных раздобыл где-то модное чудо механической мысли с символичным названием «Главприбор» и обучил всех его заводить. Но, самое удивительное, никакой усталости в себе Света сейчас не наблюдала. После утреннего разговора с Ларочкой она была полна сил, энергии и нетерпения. Обсудив все с Колей уже несколько раз, они пришли к выводу, что необходимо сделать доклад для Игната Павловича, но Ткаченко, как назло, сначала слишком долго ехал в больницу, а сейчас, запершись с Яковом Ивановичем в кабинете, решал какие-то, как ему казалось, более важные дела. Света несколько раз стучала в дверь к заговорщикам, напоминая о себе. Но, поскольку в коридоре были посторонние, говорить приходилось что-то вроде: «Мне Марусь-Ивановна, уходя, поручила ваш кабинет помыть. Очень надо! Пустите! Вам же лучше будет!» В ответ Ткаченко ехидно кричал, мол, всему свое время, подождите немного, а Яков Иванович, как бы извиняясь, добавлял, что ему вскоре нужно будет уезжать, а прежде им с Ткаченко нужно обсудить результаты обследования Николая.