Пять допросов перед отпуском - Виль Григорьевич Рудин

в небольшой светлой приемной сухо предложил товарищу майору Хлынову подождать, пока его вызовут, перевел взгляд на меня и тем же тоном объявил, что товарищ полковник уже справлялся обо мне и что мне можно войти.

Полковник Варганов был один.

Он кивнул, когда я подошел к столу и доложился, махнул рукой на стул — садись, мол, что у нас за чины! — и улыбнулся. Странная это была улыбка: одними губами, глаза оставались серьезными.

— Ваш начальник звонил мне. Так что же вы хотели сообщить нам?

— Товарищ полковник, мы хотели сообщить, что американская армейская контрразведка Коунтер Интеллидженс Кор пыталась осуществить провокационную операцию с целью вывода на Запад работника Советской военной комендатуры в Шварценфельзе, коммуниста товарища Хлынова и гражданки ГДР Карин Дитмар. Ни Хлынов, ни Дитмар на провокацию не поддались. Что касается Хлынова, то он, рискуя жизнью, задержал...

Полковник Варганов перебил:

— Реляция не требуется. Давайте по существу!

С полчаса я «давал по существу». Помня, что на одиннадцать назначено совещание, я докладывал только самое главное.

В кабинет неслышно вошел адъютант, но полковник нетерпеливо махнул рукой — не видишь, мол, занят! — и, когда адъютант так же неслышно вышел, снова обернулся ко мне:

— Ваш начальник сказал, что вы расследовали это дело — выходит, вы в курсе всех событий. И я что-то не улавливаю из вашего доклада, как вы сами смотрите на такие вот связи? Очень бы хотелось услышать ваше личное мнение...

Он выжидающе посмотрел на меня, и мне подумалось: невесело будет здесь Алексею Петровичу... Но ответить я не успел: зазвонил телефон. Полковник Варганов остановил меня взглядом, взял трубку.

— Да, я. Слушаю, товарищ генерал. Да, распорядился. Нет, в Шварценфельз не поедем. Собрание? Я отменил. Не имеет смысла. Я уже знаю, что все там за него горой. Я вызвал сюда коменданта. Да, полковника Егорычева. Да, хороший комендант — ну и что? Обсудим здесь, в Управлении. Да, на одиннадцать... Следователь? У меня сидит. Я после доложу. Слушаюсь! — Он положил трубку и снова обернул ко мне улыбающееся лицо. — Так я хотел бы все же услышать ваше мнение.

Мое мнение? Зачем ему мое мнение?

— Я, товарищ полковник, занимаю определенную должность и прислан к вам, чтобы доложить результат следствия.

Он понимающе, совсем весело, кивнул:

— Знаете, это тоже ответ. Во всяком случае, для меня. И все же... как вы сами-то смотрите?

— В принципе или в данном случае?

— А вы считаете, что случай Хлынова не вписывается в общий принцип? — В голосе полковника я уловил удивление.

— Считаю, не вписывается.

— Почему? Почему считаете и почему, не вписывается?

— Потому и считаю, что следствие по делу вел. Потому не вписывается, что такие песни петь, какие Карин Дитмар поет, и нашу Родину не любить, — нельзя. И потому майор Хлынов...

Он снова перебил, словно мои слова его лично задели:

— Но вы же знаете — она вдова немецкого офицера?

— Знаю, товарищ полковник. А Любовь Яровая? По-моему, в Германии законы классовой борьбы действуют так же, как у нас, а борьба здесь именно классовая. Разве не так?

Он кивнул — в глазах его что-то мелькнуло, словно он, неожиданно для себя, нашел подтверждение какой-то собственной мысли.

— Так, конечно. Но все же это именно Германия, забывать нам этого никак нельзя, и Германия сегодняшняя, так что я не вижу за майором Хлыновым права на моральное падение, на то, что мы называем связью!

— Разумеется, товарищ полковник, я по данному делу не адвокат, но ведь важно понять, почему у Хлынова так получилось. Вы же об этом спросили?

— Ну, допустим. Я вижу, наш Хлынов пришелся вам по душе... Скажите, вы, будь на то ваша воля, — оставили бы его в Шварценфельзе? Только извольте отвечать, а то, я смотрю, вы мастер уклоняться.

— Нет, товарищ полковник, не оставил бы — ни в Шварценфельзе, ни в Зоне вообще. Виноват, теперь уже не в Зоне, а в ГДР.

Полковник чуть подался вперед, в глазах его сквозило открытое любопытство, а улыбка теперь казалась к месту.

— Почему так, позвольте узнать?

— Мне кажется, и майор Хлынов, и Карин Дитмар будут искать любую возможность увидеться. Встречи будут тайными, — значит, коль скоро Си-Ай-Си о них знает, они опять могут стать объектом шантажа и провокаций: их в покое не оставят.

— Ага! — Он удовлетворенно откинулся на спинку кресла, словно в чем-то очень важном для себя удостоверился. — Значит, и вы так считаете?

— Да, если смотреть на дело трезво... Но мне их жаль — и майора Хлынова, он и впрямь пришелся мне по душе, и тем более Карин Дитмар: удара такого она не заслужила, и ей нелегко теперь придется.

— Ну, я вижу, вы рассуждаете зрело. Выходит, понимаете — наше с вами личное отношение к этим людям изменить ничего не может. Так, что ли?

— Да, товарищ полковник.

Часы на стене мелодично отстукали без четверти одиннадцать. Полковник, пока длился перезвон, глянул на свои, покачал головой, поднес часы к уху, обернулся ко мне — взгляд снова стал строгим, словно бы отчужденным, и я понял, что пора уйти.

— Разрешите быть свободным, товарищ полковник? — Я поднялся.

Он секунду-другую еще смотрел на меня со своей странной улыбкой, потом сказал:

— Да, идите и передайте вашему начальнику: я благодарю за информацию. Да и весь этот разговор с вами кое-что прояснил.

В приемной уже толпились люди: через несколько минут заседание должно было начаться. У окна стояли полковник Егорычев и майор Хлынов, лица их были спокойны и сосредоточенны. Мне оставалось лишь проститься с ними, но Хлынов чуть задержал мою руку в своей, и я понял, что он хочет что-то сказать.

— Наверное, мы уже не увидимся. Жалею, что судьба свела нас в этой нелепой ситуации. Но я остался самого лучшего мнения о вашем начальнике и о вас. Это великий дар — уметь сострадать.

— Оставьте, Алексей Петрович. Еще Дзержинский сказал, что человек, лишенный чувства сострадания к человеческому горю, должен уйти с чекистской работы.

— Да? Я не знал. Я хотел сказать по-своему: в вашей работе черствый человек опасен для окружающих...

Вышедший из кабинета полковника Варганова адъютант пригласил товарищей офицеров заходить, и люди, переговариваясь вполголоса, неторопливо двинулись к двери.

Я пожал еще раз руки полковнику Егорычеву и майору Хлынову, подождал