Афинская школа - Ирина Чайковская

Я что прошлым летом задумал? Я когда выяснил, а уж как выяснил – мое дело, что в рязанской деревеньке вода ядовитая, то есть в ней вся таблица тяжелых металлов наличествует: ртуть, кадмий и прочая, – я задумал заняться индивидуальной очисткой, для семейного употребления. Уже даже сорбент необходимый раздобыл, но потом передумал. Так все равно не спастись. Ведь вода-то кругом – растения омывает, с неба дождем падает. Нет, не то. Я понял: тут тупик. Спастись можно лишь всем вместе, осознав глобальность катастрофы, а затем начав переустройство всей жизни. Нынешний государственный механизм способен лишь на самопожирание, человеческие интересы лежат вне его сферы. Остается – обратиться непосредственно к людям, к их здравому смыслу и чувству самосохранения. Как это сделать?

Как можно остановить целенаправленное безумие, гонку навстречу смерти? я мог придумать единственный способ. А именно – самопожертвование. Самопожертвование совсем еще молодого человека, своего рода принесение жертвы, ну да, жертвоприношение, только жертва – он сам, причем добровольно, с полным сознанием, для чего делается. И если жертва будет принесена и об этом станет известно, возможно люди вздрогнут, вздрогнут и ужаснутся и оставят прежнюю свою жизнь. И тем обретут спасение.

Кажется, последнюю фразу я сказал вслух. Проходящий мимо парень в белой рубашке взглянул на меня удивленно и зачем-то пошел мне наперерез, тут только я увидел, что это Гога.

– Гуляешь?

Он сделал страшные глаза.

– Что ты – полно дел. Я еще не все документы собрал и реферат не напечатал. Сейчас бегу к машинистке. Действительно, от него шел пар, рубашка взмокла и висела сникшим парусом.

– Ты на какую кафедру собираешься?

– Философии, реферат пишу по эстетике.

– Бердяева? – поинтересовался я.

– Почему Бердяева? – Гога насупился. – Мне порекомендовали Чаадаева: завкафедрой порекомендовал. Говорит, на Западе вышло много работ…

– Понятно. А про Льва Шестова тебе никогда не доводилось слышать?

Он недоуменно протянул: «Про Льва? Шестова? Не-ет. А это… это еврей?» – закончил он неожиданно.

– Кто – Шестов? – я задумался. – Кажется, еврей.

– Конечно, еврей, – он еще более насупился. – Можешь не сомневаться. В эстетике, куда ни плюнь, сплошные Гершензоны.

– Почему Гершензоны? ты фамилию случайно назвал?

– Хорошо бы случайно! Я, можно сказать, всю его книгу в реферат переписал. Специалист по Чаадаеву. Крупнейший. И большой спец по всей русской литературе, – он хмыкнул.

Я молчал. Он заговорил тише.

– Пашка, конечно, во многом не прав – я не все его мысли разделяю. – Он тревожно оглянулся, потом бросил в мою сторону быстрый взгляд.

– Ты ведь не был там сегодня?

Я отрицательно покачал головой.

– Я тоже. А насчет тебя мне Лизка сказала, она была… ну так вот, я говорю, что не прав он во многом, но что касается еврейского заговора – это да, это существует.

Он опять взглянул на меня. Я молчал. Он зашептал еще тише, хотя вокруг никого не было.

– Сам посуди, в науке, в искусстве, в педагогике, в медицине – они всюду и везде на виду, на ключевых позициях. Ведь сквозь эту стену русскому человеку, хоть бы и талантливому, не пробиться. Конечно, заговор, конечно, круговая порука.

По-видимому, мое выражение лица его несколько смутило – он поспешил с оправданиями.

– Ты, наверное, думаешь, что я не русский, с таким именем; да, я и не скрываю – мать у меня грузинка, обрусевшая, даже уже языка не знает, а как пельмени готовит… А по отцу я русский и… и горжусь этим.

Он внезапно покраснел, закашлялся и последние слова прохрипел с большой натугой. Так что даже испугал проходящую мимо старушку. Гога кончил и ждал теперь, что я скажу. Я думаю, что Говенда говорил ему о моем дворянском происхождении, иначе он бы так не разоткровенничался.

– Гога, – начал я проникновенно, – меня давно волнует вопрос, связанный с твоей областью. Ты случайно не знаешь, что является королевой искусств?

Я глядел на него детски чистыми глазами. Он смешался.

– Королевой искусств? Это в каком смысле!

– Естественно, в фигуральном. Ты не думай, я не шучу. У меня тут спор вышел.

Гога напрягся и через минуту выдал: «Литература».

– Думаешь?

– Уверен. Это ж искусство слова, а слова объясняют мир.

– Философ, – констатировал я.

Он заулыбался.

– Ну я побегу, а то опоздаю, – и он припустил. Я посмотрел ему вслед, парус его рубашки был уже далеко.

Солнце снова припекало, по бульвару косяком шли люди. Я присел на скамейку в тени напротив пруда. Девушка, сидевшая на другом краю скамейки, повернулась ко мне лицом и кивнула. Я узнал ее сразу. Это была мать Гриши. Пока я размышлял, не поменять ли скамейку, она подсела ко мне.

– Почему вы надутый, молодой человек? Двойку получили или с девушкой поссорились?

Причины были столь несопоставимы, что я рассмеялся. Она тоже. Она продолжала: «Скорее всего – размышляете о жизни. И ничего в ней хорошего не находите. И хотите уехать! У меня ученики, я – да будет вам известно – репетиторствую, даю уроки литературы. Вернее, давала, сейчас уже этот этап заканчивается, – она вздохнула и продолжила. – Так вот, ученики мои поголовно все хотели уехать, выучиться – и уехать.»

Она взглянула на меня.

– Вы где учитесь, ведь вы студент?

– Собирался на философский, сейчас – не знаю, – я спешил уйти от темы. – А где ваш сын?

– Он дома, приболел немного, ночь не спал, сейчас заснул только. Вы не бойтесь, он не один – там и бабушка, и дедушка, и даже прабабушка – все его опекают.

Она замолкла. Потом с некоторой заминкой обратилась ко мне.

– Простите, не знаю вашего имени.

– Гена.

– А я – Юля, Юлия Григорьевна. – Так вот, Гена, хотите, я кое-что о вас расскажу?

– Попробуйте, – разговор начинал меня интересовать.

– Нет, руки мне вашей не надо, глядите мне в глаза. Так вот. Вам лет семнадцать, не больше, а, скорее всего, меньше, просто вы выглядите старше, у вас повадка взрослого человека.

Кажется, я покраснел.

Она продолжала.

– Вы человек с сильной волей и большими способностями, склонны к одиночеству, немножко мазохист, да; учеба не составляет для вас труда, но интереса к ней нет, сфера ваших интересов, ваших интересов, – она задумалась, – ну да, вы интересуетесь историей, но больше – общими проблемами бытия. Сейчас вы на распутье. У вас есть идея.

Я ее перебил: «Откуда вы знаете?»

Было впечатление, что она все сейчас скажет. Мне вдруг сделалось немного жутко. Она рассмеялась.