Железные франки - Мария Шенбрунн-Амор

– Армяне мужественно защищали стены, но разве могут армяшки заменить настоящих рыцарей! Когда рухнула стена, толпа бросилась в цитадель спасаться, но ворота цитадели оказались запертыми по приказу патриарха, и многие тысячи были затоптаны в давке. Кровавый исполнил свою угрозу – не пощадил ни слабого, ни праведного… Взял цитадель и казнил всех франков… Патриарха тоже, и прочих духовных лиц. Из всех христиан в живых оставил только армян, греков и сирийцев-якобитов.

Симон задыхался, закрывал глаза, мотал головой, рвал рукой ворот, не в силах избавиться от страшных картин резни.

Раймонд медленно опустил руки, поднял искаженное лицо:

– Проклятый Жослен! Сначала этот трус помчался защищать артукидскую собаку, а потом отсиживался в Турбесселе?! – Пуатье вскочил, грохнув табуретом, заметался по зале, как лев в клетке. – На что он рассчитывал?! Вот пусть теперь его Кара-Арслан и выручает! Преступник! Изменник!

Князь бил и крушил все вокруг в бессильной злобе. Цепь рвется в самом слабом звене, но несгибаемым железным звеньям от этого не легче. Как устоять? Что делать?

Никогда еще Утремер не терпел столь ужасной потери. Впервые с отвоевания Заморья в руки проклятого племени попал оплот, принадлежавший христианству еще в апостольские времена, город, в котором захоронен святой Фома.

Во главе Эдессы Занги поставил якобитского патриарха Василия. Жослен, правда, укрепил оставшийся в его руках Турбессель и все еще надеялся освободить свою столицу. С упорством одержимого, он по-прежнему рассчитывал при этом на своих никчемных армян: Раймонду безумец заявил, что больше не признает его своим сюзереном, рвет с ним все вассальные связи, не ждет от Антиохии никакой подмоги и сам ей никогда больше никакой помощи не окажет.

За Куртене оставалось только молиться, а о потерянном франками графстве – рыдать, как о разрушенном храме Иерусалимском.

Самое поразительное, что весной верное Куртене армянское население действительно восстало, хоть они и были людьми торговыми и к военному делу пригодными не больше, чем подушка для драки. Но истинным чудом им удалось одолеть оставленный в Эдессе тюркский гарнизон.

Когда ягнята прогоняют волка, не время медлить пастушьему псу: Раймонд, не помня обид, собрал ополчение и двинулся по направлению к Эдессе. Однако еще в пути на него напали сельджуки, зарубили большинство его пехотинцев и нанесли такие потери, что с полдороги князь был вынужден стремглав отступить в Антиохию. Сам же Имадеддин, не мешкая, примчался в Эдессу, вырезал, распял или изгнал отважных мятежников, а город заселил невесть откуда приведенными нечестивыми евреями. Про́клятое это племя еще во время первого великого похода поддерживало мусульман, и недаром всех их, обнаруженных в освобожденном Иерусалиме, крестоносцы в своей ярости предали мечу и огню. С тех пор, следует заметить, христопродавцы проживали во франкских землях без каких-либо обид и гонений, но неблагодарные нехристи всегда готовы принять сторону того, из кого рассчитывали извлечь наибольшую выгоду.

Трудно было представить более позорную участь для самого древнего христианского города на земле, места, по которому ступали апостолы, вообразить худший удел для графства, которым некогда правили Танкред и Бодуэн II!

Гнев и возмущение охватили весь праведный мир. Что делать с этим проклятьем франкской малочисленности и несчётного множества врагов? Достойных рыцарей мало, а сарацинам несть числа: помимо тюркских и курдских потомственных воинов, их ряды постоянно пополнялись неизвестно откуда возникающими племенами туркменов, бедуинов и мамлюками. Этих воинов-рабов у магометан стало так много, что им вся цена на базаре была в треть коня за голову, тридцать динаров. В то время как каждый погибший христианин – камень, выбитый из защитной кладки, для сарацин их убитые – ямка в песке, ее тотчас засыпали новые песчинки.

Из-за беспечности и недальновидности Куртене восточный бок Антиохии оказался беззащитен, и клыки сельджуков заклацали у самой шеи княжества. Высматривать поддержку с юга было бессмысленно – там находились только вздорный граф Триполийский да хлипкий иерусалимский дуумвират. Междоусобица, растлитель мусульманского мира, ныне разлагала здоровое тело Утремера.

Итамар с остальными ныряльщиками вернулись на катамаран. Шкипер встретил их у трапа, собрал ласты, помог освободиться от аквалангов. Итамар расстегнул молнию, стянул гидрокостюм. Ника продолжала загорать, лежа на животе, положив щеку на скрещенные руки, любуясь его загорелым, гладким торсом. Такая рельефная, мускулистая грудная клетка и такой тонкий стан бывают только у гончих собак и у очень молодых мужчин. Он наверняка достался ей по ошибке, как когда-то ему – какао вместо кофе.

Итамар подошел к ней, отряхнулся. Ника сняла забрызганные солнечные очки, слизнула с губ соленые капли.

– Как было?

– Отлично! Там была вот такущая гигантская серая мурена! И полным-полно всяких ядовитых скорпен! Никуш, потрясно, просто потрясно! Только согреюсь, и вместе обратно!

– Ух ты! – она мягко засмеялась. – Мурены и ядовитые гады! Почти уговорил!

Он плюхнулся на полотенце рядом с ней, его лицо оказалось так близко, что Нике приходилось переводить взгляд с одного его зрачка на другой, и в каждом светило солнце и плескалось море. Принялся восторженно рассказывать об увиденных рыбах и подводных чудесах, прижался к ней мокрым, холодным, лягушачьим боком.

– Грейся об меня. Ты там совсем закоченел.

Кожа Итамара на ощупь была мраморной, на вид – карамельной, какой бывает только загорелая кожа блондинов, пахла ванилью, и на вкус походила на любимое мороженое Ники – карамель с солью. Его ледяные руки тут же очутились на ее раскаленной спине, на груди, на бедрах, она взвизгнула, отпихнула его. Он виновато оглянулся, не унывая, продолжил болтать:

– Тут еще что! А вот чуть дальше, в Дахабе, в Нувейбе, в Шарм-эль-Шейхе, там знаешь какие рифы! Мне хотелось бы везде понырять с тобой.

– Мои родители провели свой медовый месяц в Синае. – Тут же смутилась и затараторила дальше, чтобы он не принял ее рассказ за матримониальный намек: – Тогда Синай был нашим, и там было совершенно безопасно. Почти весь пляж был диким. Мам-пап ночевали на берегу в палатке, а питались бедуинскими питами из ооновской муки напополам с песком. А теперь в Синае джихадисты из этого Исламского государства, с них станется и ныряльщикам головы отрубать.

– Фанатики Средневековья.

– Заветы пророка отменить невозможно, особенно когда у правоверных в результате всех переворотов и войн ничего, кроме них, не осталось. Истинному суннитскому халифату заповедано жить по законам шариата: христиан можно терпеть только униженных и покоренных, земли ислама следует освобождать, головы и руки отрубать, а шиитов и прочих «апостатов», благоговейно возблагодарив Аллаха, – уничтожать.