Китай при Мао. Революция, пущенная под откос - Эндрю Уолдер

подавали заведомо подложную отчетность или скрывали очевидные провалы. С течением времени цикл бюрократического самообмана стало невозможно поддерживать без применения принуждения, запугивания и поразительной доли насилия в отношении людей, которые отказывались следовать общей линии партии или пытались раскрыть реальное положение дел. Именно эта тенденция придаст «большому скачку» в сельской местности те репрессивные черты, которые потом будут прослеживаться в еще больших масштабах во время «культурной революции». Взаимный обман обеспечивала сама партийная бюрократия, не желавшая слышать печальные новости и преднамеренно искажавшая те новости, которые все-таки доходили до нее.

«Большой скачок» сразу же обернулся в сельских районах Китая волной разрушений. Несмотря на широко распространенную самоцензуру и сфальсифицированные отчеты, достоверная информация все же поступила в центральный аппарат власти по меньшей мере к апрелю 1958 г., когда дефицит продовольствия и голодные бунты стали устрашающей нормой. Ко второй половине 1958 г. надвигающийся голод было невозможно отрицать. В начале 1959 г. этот голод охватил уже всю страну [Bernstein 2006; Dikötter 2010: 67–72; Zhou 2012: 4–16].

По мере приумножения проблем Мао озвучил позицию, от которой он в дальнейшем никогда не отступит: генеральная линия, олицетворением которой выступал «большой скачок», была абсолютно верной, и достижения инициативы в значительной мере превосходили ее недостатки. Критика «большого скачка» отражала классовую борьбу и представляла собой нападки на КПК и социализм, заявлял Мао в своей речи на партийной конференции в феврале 1959 г.:

Связи между нашими успехами и нашими провалами можно свести, как принято говорить, к разнице между девятью пальцами и одним пальцем наших рук. Некоторые люди сомневаются в «большом скачке» 1958 г. или отвергают его, а равно и преимущества [, которые он принес] народным коммунам. Очевидно, что эта точка зрения в корне неверна. Укрупненные коммуны – лучшее средство добиться транзита от системы сельских социалистических коллективов к социалистической системе с полной общенародной собственностью, а также и перехода от социализма к коммунизму. Неправильно, что вокруг столь сущностных вопросов возникают сомнения, это уклон вправо. Важно предвидеть, что… [различные] фракции будут насмехаться над нами и что землевладельцы, обеспеченные крестьяне, контрреволюционеры и вредные элементы пойдут на саботаж[114].

Мао предпочел обвинить официальных лиц на местах в том, что при проведении курса «большого скачка» в жизнь они зашли чересчур далеко, осудил их за некомпетентность и непомерно амбициозные целевые показатели. Он признал факт голода, но настаивал, что ситуация не столь острая, как сообщается, и она связана с ходом внедрения «большого скачка» на низовых уровнях, а не с принципами, на которых выстраивался «большой скачок» [Dikötter 2010: 86–87].

Основная причина голода заключалась в чрезмерных поставках зерна исходя из крайне завышенных показателей в отчетах о собранных урожаях [Bernstein 1984]. Когда провинциальные чиновники сообщали ложные данные о массированном наращивании объемов выработки зерна за предшествующий год, их квоты по поставкам соответствующим образом повышались. В 1958 г. фактически было собрано 200 миллионов тонн зерна – прирост всего лишь на 2,5 % по сравнению с предшествующим годом. Однако официально было доложено о заготовке 375 миллионов тонн зерна – непомерно раздутая цифра[115]. По вполне очевидным причинам провинциальные официальные лица сталкивались с невозможностью выполнить повышенные квоты по поставкам. Поскольку 1958 г. был отмечен распространением голода и срывом работы коллективных фермерских хозяйств, начались проблемы с урожайностью, и в 1959 г. было собрано на 15 % меньше зерна, чем в 1958 г. Провинциальные чиновники оказались в весьма тяжелом положении, которое лишь обострялось тем, что Мао уже начал списывать проблемы «большого скачка» на их счет.

Что могли сделать перед лицом этой дилеммы провинциальные чиновники? Они могли бы признать статистические данные по сбору зерна за прошлый год выдумкой, что обернулось бы их политическим преследованием, или обвинить своих подчиненных. Многие пошли по второму пути. В январе 1959 г. провинция Гуандун сообщила о том, что в регионе был хороший урожай зерна, однако при попустительстве местных кадров крестьяне укрывали продовольствие. Чиновники Гуандун заявляли об успехе кампании по конфискации спрятанных запасов зерна в деревнях. Аналогичные сообщения поступали из провинции Аньхой: «Проблема так называемой “нехватки зерна” в сельской местности ни в коей мере не связана с его дефицитом или чрезмерными закупками зерна правительством. Это проблема идеологии, особенно среди местных кадров». Отчет указывает, что утаивание продовольствия возникало в результате волнений местных жителей по поводу того, что коммуны не позволят крестьянам оставить у себя достаточно зерна, или из желания сдержать рост квот на следующий год, или из предположений, что иные руководители, также придерживающие у себя запасы зерна, будут пытаться свалить ответственность за ситуацию на них [Dikötter 2010: 85].

Мао, который к тому моменту был вынужден признать реальные проблемы, вызванные «большим скачком», но продолжал настаивать на безошибочности общего замысла инициативы, ухватился за эту идею. Лидер объявил о «крайней важности» проблемы «сокрытия зерна» и призвал к еще большим усилиям по изысканию его больших объемов [Ibid.: 85–86][116]. Тем самым было положено начало общенациональной кампании по борьбе с «ложной отчетностью и сокрытием зерна». Официальные лица всех уровней, продолжавшие настаивать, что зерна больше нет и что крестьяне уже столкнулись с голодом, признавались участниками сговора против «большого скачка», а соответственно, самого председателя Мао.

Кампания приняла вид политической борьбы. Глав деревень и обычных крестьян, отказывавшихся признать наличие каких-либо сокрытых запасов зерна, подвергали оскорблениям и угрозам, зачастую перераставшим в побои и даже пытки. Один пожилой кадр, работавший в деревнях, многими годами позже заявит:

Если ты не избивал других, то избивали тебя. Чем более жестоко ты избивал других, тем более прочным становился твой статус и тем больше ты доказывал свою преданность КПК. Если ты отказывался поднимать кулак на людей, то побоям подвергали уже тебя, заклейменного в качестве правого уклониста (цит. по: [Yang 2012: 49]).

В одной коммуне уездный партийный комитет отдал распоряжение о проведении следствия, начавшего с самых верхов местной партийной иерархии. На собрании, где было сделано соответствующее объявление, несколько кадров коммуны были подвешены и подвергнуты побоям. Один человек погиб прямо во время собрания [Yang 2012: 335–336][117]. Ожесточенные собрания критики и борьбы вперемешку с избиениями применялись в отношении сельских кадров, которые заявляли, что зерна больше не осталось. Многие кадры отделывались понижениями по службе или снятием с партийных постов, но были и люди, покончившие с собой[118].

Кампания приняла еще более страшный размах, когда она затронула фермерские домохозяйства. Дома обыскивали в поисках припрятанного зерна. Глав домохозяйств задерживали, допрашивали под угрозой заключения, избивали и даже пытали[119]. Если зерно обнаружить не удавалось, изымали