Поверженный демон Врубеля - Екатерина Лесина

Людмила оттолкнулась от земли.

Выше бы, до самого неба, чтобы голову потерять от восторга. С нею ведь никогда прежде не случалось подобного, чтобы голову и от восторга… или от любви.

Хотя нет, от любви было и по возвращении головы на место, было несколько неприятно.

– В определенную церковь, и если нам повезет…

…Не повезло.

А Стас и вправду понадеялся, что эта история детективная закончится вот-вот. И даже успел огорчиться, хотя поводов для огорчения не было ни одного.

Найдет эту Ольгу.

Поговорит.

Выяснит, в чем она там замешана. Он не знал, как именно выяснит, но разобрался бы. Расспросил бы… ее или еще кого… а потом, глядишь, и случится с ним озарение, поймет он, кто убийца.

Стас вздохнул:

– Если бы и вправду все было так просто.

Старая церквушка, пожалуй, самая старая в городе. И некогда, в далекие школьные годы в церквушку эту водили экскурсии.

Памятник архитектуры.

Культовой.

Больше Стас ничего и не запомнил, разве что тяжелый спертый воздух, запах свечей и тихий голос учительницы, которая рассказывала не то историю этой церквушки, не то о вреде религии для здоровья. Вряд ли благодаря ее урокам Стас вырос нерелигиозным, скорее уж собственная его недоверчивая натура в том виновата.

Здесь по-прежнему воздух был тяжел. И пахло свечами. Тонкие восковые, они горели по обе стороны алтаря, кое-как разгоняя сумрак. И худые лица святых в неровном этом свете казались еще более худыми, изможденными. Впрочем, святым и положена изможденность по статусу.

И молоденький, верно, только-только поставленный в приход, батюшка неуловимо напоминал всех святых разом. Он был тих и скромен, и лицо имел такое же, вытянутое, со впалыми щеками и выразительными глазами с поволокою. Стаса он выслушал внимательно, но лишь головой покачал:

– Не знаю такой. Но… я здесь недавно. Года не прошло. Но среди прихожанок… Ольги-то есть, но такая, чтобы выделялась… или богатая была… или, как вы говорите, искусством увлекалась, то нет… извините.

Он ушел тихо, оставив Стаса наедине со своими мыслями.

– Ольга, стало быть, нужна? – поинтересовались сзади скрипучим голосом.

Стас обернулся и увидел старуху вида преотвратительного. Пожалуй, именно такими он представлял в далеком детстве ведьм.

Горбата. Перекривлена на один бок, обряжена в черную юбку до пола и в черную же растянутую кофту. Из-под черного платка, повязанного по самые брови, выбивались седые пряди волос. Само ее лицо выглядело омерзительно, с темною, изрезанною морщинами кожей. С носом огромным, к которому прилип кругляш бородавки, с черными усиками над верхнею губой и глубоко запавшими глазами.

– Допрыгалась, значит, – с явным удовлетворением произнесла старуха.

– Вы ее знаете?

– А то… святая наша… – она сплюнула и перекрестилась, – прости, Господи, за грех случайный… идем, негоже тут говорить… хотя ж… погодь.

Она вцепилась в Стасов рукав и потянула за собой.

– От, видишь?

Старуха вновь перекрестилась.

– Срам-то какой… срам… я так и говорю отцу Игнатию, чтоб, дескать, убрал это паскудство, а он упирается… красиво… и отец Амвросий повесил же… тоже упертый был… в каждом, мол, Бог живет…

Ее лицо скривилось еще больше.

А икона, висевшая в боковом нефе, вовсе не была уродливой. Пожалуй, наоборот, имелось в ней нечто, отличавшее от иных икон… мягкость какая-то.

Женщина с ребенком.

Богоматерь.

Вот только на лице ее не видать обычной печали. И мягко оно, по-человечески выразительно, и видится страшное – не Матерь Божья, а обыкновенная женщина.

– Ольга это, – прошипела старуха. – Ее один тут… Ванька… намалевал… алкашина горькая. Я еще когда говорила отцу Амвросию, что гнать этаких надо… в церковь носу не кажет, не молится, пост небось не блюдет, а туда ж… иконы писать. Икона – это вам не картинка…

Ольга…

И если есть хоть толика портретного сходства, то она и вправду красива. Или нельзя назвать это красотой? Стас бесстыдно разглядывал икону.

А Дева с младенцем разглядывала его.

С печальною улыбкой. Со светлой грустью в темных очах.

В нее можно было влюбиться, даже в икону, но… какой была сама Ольга?

– Отец Амвросий добрый больно был… мол, ежели с душой малюет, то и нет в том греха… а какая душа, когда он иконами этими торговал, а деньгу пропивал? Это ж грех, куда ни глянь, а после с Ольгою разговорился… и вот чего намалевал. Припер, значит, в дар… гнать его надо было взашей с этакими подарочками. Да только отец Амвросий…

– Добрым был.

– Во-во… икону освятил, велел повесить… и люди ходят, молятся на нее… не знают, что не Богородице поклоны бьют, а Ольке… и с картинки этой никому добра не будет! Вот чего с Иваном стало, а? А я скажу! Помер он! Это его Господь за богохульство наказал…

Она вновь перекрестилась.

– Извините, а вы фамилию Ольги знаете?

– Как не знать? Иванова… но это ежели девичья, а вот кем она по мужу стала… Мы с ее мамкой на одной лестничной площадке жили. Я-то все про нее знаю… Ольга Николаевна, как же… Олька она… шалавища, каких поискать…

Всю свою жизнь Мария Васильевна была атеисткой. Да и как иначе, ежели матушка ее революцию делала? А отец, личность тихая, ничтожная, пусть и являл собою не лучший пример для подражания, но вторил, что матушка права.

Слушать ее надо.

Машенька и слушала… матушку, школьных подруг, которые тоже уверены были, что Господа не существует. Учителей… да и то, какая вера, если о Боге она только и знала, что он – выдумка, а религия – и вовсе опиум для народа.

Жизнь свою Мария Васильевна прожила достойно.

Выучилась.

Работала. Вышла замуж. Родила двоих детей. Схоронила родителей… в общем, все как у всех. С Оленькою Ивановой, верней, с матерью ее она познакомилась, когда переехала на новую квартиру. Ей, заслуженной работнице, матери двоих детей, выделили трешку. И Мария Васильевна почти поверила, что коммунизм наступил.

Конечно, квартире не хватало ремонта, а выяснилось, что в почти наступившем коммунизме наблюдается явный дефицит строительных материалов, но это ж мелочи. А мелочи не могли остановить Марию Васильевну на пути обретения личного мещанского счастья.

Ремонт делали своими силами.

Так уж вышло, что к моменту собственно переезда Мария Васильевна познакомилась почти со всеми жильцами дома, благо тот был построен заводом, потому многих соседей она если не знала по имени, то уж в лицо точно. Кроме тех, которые обретались в пятой квартире.