Поверженный демон Врубеля - Екатерина Лесина

Аделаида изменилась. Сделалась бледна. И бледность эта явно свидетельствовала о болезни.

– Маша, это ты… – глаза ее потухли. – А я думала, что Оленька…

– И давно эта паскуда дома не была? – Мария Васильевна обняла подругу. Пусть и не одобряла она ее слабохарактерности, но все ж жалела.

– Неделю уже… – слабо всхлипнула Аделаида. – Я в больницы…

– Здоровая она, – Мария Васильевна усадила Аделаиду в кресло. – Видела я ее только что. У магазина. Курит она…

И не только, но вот… почему-то говорить об остальном Марии Васильевне совершенно не хотелось. А вдруг да сердце у соседки от этаких новостей прихватит? Вон, до чего квелая.

– Ты ела?

Аделаида рассеянно пожала плечами. Взгляд ее был устремлен на дверь, словно она не могла решить, бежать ли ей к дочери или остаться.

Ждать.

Дремать над телефоном, в который раз обзвонив больницы.

– Когда ты ела?

– Не помню.

Мария Васильевна лишь головой покачала: вот что любовь безграничная с людями делает. Небось, если б еще тогда, когда только заселилась, взялась за ремень и воспитание, то и не нервничала бы ныне. Собственные Марии Васильевны сыновья пусть и ударились в коммерцию, чего Мария Васильевна категорически не одобряла, однако же звонить матери не забывали.

И открытки слали на день рождения.

И вообще вели себя именно так, как должны вести почтительные дети.

Но она промолчала.

Плюхнула сковороду на плиту, плеснула масла, подивившись тому, что есть оно у соседки, как и кусок колбасы. Стало быть, неплохо живут, небось не забывает московский начальник вторую свою семью, балует дефицитами.

Вот чего этой вертихвостке надо?

– Она пыталась к нему сбежать… и сбежала… мне ее из Москвы вернули. Она пришла к нему… домой… и там устроила скандал. Потребовала, чтобы он признал ее… думала, что если расскажет все, то жена его бросит… и он вернется к нам.

Аделаида на кухню пробралась тенью. Она в тень и превращалась, бледная, стертая жизнью женщина. И только руки оставались живыми в ней, подвижными.

– А оказалось, что она давно знала… и про меня, и про Оленьку…

Мария Васильевна фыркнула. Вот уж чего, а благодарности в девице этой не было ни на грош.

– Она оттуда вернулась такой… мне было так жаль… я уговаривала ее… успокоиться… говорила, что люблю… что всегда буду рядом, а она… она сказала, что от меня никакого толку… и ушла из дома…

Аделаида вздохнула.

– Ешь, – Мария Васильевна бухнула тарелку. Конечно, готовила она не так чтобы хорошо, полагая готовку не самым важным в жизни занятием, но сыновья не жаловались. – Ешь и не думай о плохом. Бесится девка. Возраст такой. Перебесится и вернется.

– Ты сама в это не веришь.

Мария Васильевна пожала плечами. Может, она и не верит… и точно не верит. Но ведь пытается по-человечески соседку поддержать. И та оценила.

– Спасибо большое. Ты… добрая женщина, несмотря ни на что… но я думаю, Оленька… она сама не понимает, чего ищет.

Приключений на свою задницу.

И по мнению Марии Васильевны, приключения эти отыщутся… Теперь она заходила к соседке каждый день, полагая, что та без посторонней помощи зачахнет. Она заставляла Аделаиду есть, рассказывала ей о заводе, который неожиданно стал банкротом, о том, что зарплату задерживают, а по карточкам ничего не найти… у коммерсантов же все есть, но по таким ценам, что ни один нормальный человек не сподобится купить.

Молчала она тоже о многом.

О том, что видела Оленьку в парке.

В гостинице.

И в виде таком, который не оставлял сомнений в роде ее занятий. Не раз и не два встречалась Оленька под ручку с мужиками, всякий раз – другими. Она отворачивалась, делая вид, что не замечает соседку. А та не спешила здороваться.

– Шалава, – Мария Васильевна пожевала сухою губой. – Мать до могилы довела… нет, сначала-то сама догулялась. Заявилась как-то… то есть не заявилась… я в подъезде ее нашла.

Мария Васильевна возвращалась поздно. С завода ее уволили, а вот с новою работой было сложно. Удалось устроиться уборщицею в кооператив, и пусть кооперативов Мария Васильевна не одобряла категорически, но деньги были нужны. А платили там исправно. Работы грязной она никогда не чуралась и выполняла ее старательно. В тот вечер пришлось задержаться в цеху. В подъезде была темень, и потому Мария Васильевна едва не споткнулась о человека. Она испугалась, потому как времена были неспокойные. И всякого отребья по городу хватало… но после пригляделась и с немалым удивлением Ольгу узнала.

– Олька? Нажралась, что ль? – Мария Васильевна наклонилась, но, к удивлению своему, не ощутила запаха алкоголя.

Напротив, пахло от Ольги… чем-то медицинским, неприятным.

– Тебе плохо, что ль?

Дрогнули бледные веки.

– Вставай, давай… ну-ка…

Мария Васильевна подняла соседку. Хоть и была она в возрасте, но силою обладала немалой. Не без труда, но она дотянула Ольгу до своей квартиры. Мелькнула мысль Аделаиде позвонить, но Мария Васильевна от нее отмахнулась. Та начнет причитать, суетиться… потом сама сляжет. Нет, сначала наглую девицу надобно в чувство привести. Но в чувство приходить Ольга отказывалась. Она и дышала-то через раз, хрипло, тяжело. Пришлось вызывать «Скорую». Ехали долго, неохотно.

Осматривали так, будто немалое одолжение делали.

– Воспаление, – буркнул врач непонятного возраста, и то после того, как Мария Васильевна сунула в карман замызганного халата купюру. – И кровопотеря большая.

– Эта дуреха залетела. – Мария Васильевна губу выпятила. – И не нашла ничего лучше, как аборт сделать. Подружки присоветовали, такие же шалавы… она и послушала… срок был большим, вот и нашла какого-то коновала, который ее и выскреб. Конечно, как осложнения начались, он исчез… попала она в больничку. Тут Аде пришлось сказать… всполошилась она… все бегала, носила еду домашнюю, белье. Лекарства искала. Тогда-то ничегошеньки не было. Спасли дуреху. Но сказали, что детей у нее не будет.

Мария Васильевна перекрестилась.

– Сама виновата. Аборт – это грех.

Стас промолчал, не стал напоминать, что и сама-то Мария Васильевна если и уверовала, то не так давно.

– Вот Господь и наказал… из больнички она вышла, но не попритихла. Пары дней не прошло, как сгинула опять. Уж я Аде говорила, что горбатого могила исправит, а та слегла… сначала думали, что сердце. Ан нет, выяснилось – рак… и кто б посильней, может, и управился бы, но она сразу решила, что умереть ей проще. Я говорила, объясняла, а она меня в церковь привела. Тело, мол, это пустое, душа вот бессмертна. Тогда я еще подивилась, что человек она слабый, но поди ж ты, смерти не боится… сюда я с нею ходить начала. Приглядывала, чтоб, значит, дурно ей не стало. Потом как-то… когда схоронила… пусто так стало на душе, хоть волком вой. Мои-то сыновья разъехались. Один в Германию подался, другой в Австралию… хорошо живут. Деньги шлют вон, да на кой мне деньги? А тут… я людям помогаю. Нужна, значит.