Спец - Владимир Поселягин

– Не знаю, товарищ Сталин, я вообще собачник, котов терпеть не могу, подлые существа. Меня так в первом вылете комполка Иванов назвал, и как-то закрепилось. А я у него всё забываю спросить о причинах выбора этого позывного. Разве что я при нём как-то сказал, что ночью вижу как кот, может, в этом причина?.. Значит, выбора у меня нет и отказаться от этого также нет никакой возможности?

Сталин только развёл руками.

Я вздохнул и кивнул, давая своё согласие.

Дальше пошли рабочие вопросы, которые мы тут же решали. В Англию на судне уже отплыли отгруженные истребители, а также специалисты, которые их будут собирать и обслуживать. Боеприпасы для бортового вооружения, да и остальное, что нужно для существования такой эскадрильи. Через четыре дня судно прибудет в Англию, пока разгрузят, пока доставят на аэродром и соберут, время ещё есть, однако вылететь желательно пораньше. Вылет через два дня. Сталин, узнав, что мне машина не важна, на которой подниматься, что МиГ, что «спитфайр», пообещал ввернуть это при английском после, что я смогу и на их истребителе на четырнадцать тысяч метров подняться. Пусть проверяют, а я возможности их истребителей узнаю. «Харрикейны» англичане активно поставляют, а спиты ещё нет, тянут. Это, кстати, одно из условий, сразу поставят сто машин, если я отбуду к ним.

На этом меня отвезли обратно. В дороге я размышлял, почему в кабинете ещё и Рокоссовский был – взяли для молчаливой поддержки? Вряд ли. Думаю, он находился на даче по своим надобностям и по случаю поприсутствовал и, между прочим, во многом помог советами. А вот на упёртых англичан я злился. Не так их и бомбили, чтобы в позу вставать. Им высотник нужен, свой, вот и решили выведать секреты, как удаётся истребитель на такую высоту поднимать. В общем, я мысленно пообещал себе устроить англичанам весёлую жизнь. Нет, я на виду буду вести себя паинькой, который помогает союзникам и всё такое, а по ночам, когда никто не видит, буха-ха-ха-ха… Таких потерь они больше не понесут никогда.

Вернувшись в полк, я продолжил жить обычной жизнью. В воздух ни разу не поднимался – да просто немцев не было. В Горьком тоже тихо, я им посоветовал иногда в эфире работать под меня, будто Кот там. И, сдав машину, мой МиГ и Никита остаются здесь, самолёт принял другой лётчик, я собрался. Мне приготовили парадную форму, чемоданчик, всем полком собирали, знали, куда я направляюсь, и напутствовали. На машине отвезли на центральный аэродром, где стоял новенький Ли-2, их недавно начали выпускать, три пробные машины, видимо, этот из той партии. Тут ждали и англичане, пятеро, из посольства, и ещё кто-то, возможно разведка. Из наших был я, ещё двое лётчиков, трое представителей Наркомата иностранных дел и двое парней, которых я с ходу опознать не мог, а по манерам – особисты. Англичане, увидев меня, оживились, подошли, руки пожимали, говорили, как рады, что я к ним отправляюсь. А уж как я рад, до зубовного скрежета.

Но полетели мы, к моему удивлению, не куда-нибудь на юга, через Африку, а на север. Нашей целью был Мурманск. Там с аэродрома нас на машинах – видимо, со всего Мурманска собирали представительного вида – отвезли в порт и посадили на английский эсминец, который уже через час, ближе к ночи, покинул бухту и на максимальном ходу направился в сторону Англии. Кроме нас, на борту было ещё три десятка пассажиров, и советские работники, и англичане. Ещё полтора десятка моряков, их спасли с торпедированного грузового судна, домой возвращали. А мы с летунами заперлись в тесной каюте, нам даже офицерскую выделили, и банально дрыхли, отсыпаясь.

Плавание особенно не запомнилось, шли на максимальном ходу. Да так, что по корпусу изредка проходила дрожь, но зато смогли дойти до Англии достаточно быстро. Мы с парнями, а они оба были не боевыми лётчиками, а инструкторами из Качинского военного авиационного училища, больше гуляли по палубе да спали. Ну, я ещё зарядкой занимался. Не люблю, когда всё тело затекает и деревянным становится. Также мы общались, они описывали свою работу, и я нашёл школу обучения лётного состава не в удручающем состоянии, а просто в ужасном. Некоторые так называемые лётчики военного времени выпускались с шестью часами налёта, просто топлива не было, тогда как у немцев пока такой курсант не налетает двухсот часов, причём именно на том аппарате, на котором будет воевать, в разных условиях – днём, в темноте, в облаках, его просто не отправляют на фронт. Занимательный эпизод готов рассказать. Один довольно известный немецкий лётчик-«эксперт», сбитый над нашими территориями, не мной, вот как описывал общение со своим новым ведомым. Поясняя, что делать в сложных условиях своему ведомому:

– Если мы встретим большую группу русских, сразу отрывайся от боя. Уходи со снижением, делай вид, что сбит, беспорядочно падай, а у земли выводи машину и уходи к нашим. А я тут как-нибудь сам…

В противоположность, в советской авиации, когда молодые лётчики прибывают в полк, их закрепляют за ведущими, опытными лётчиками-фронтовиками. Они с налётом двадцать – двадцать пять часов, шесть – это крайности, зачастую видя боевую машину в первый раз, так как их учили на УТ-1 и УТ-2, – не должны в полёте отрываться от ведущего. Его задача – прикрывать ведущего буквально ценой своей жизни, что зачастую и бывало. Если он оторвался, да ещё вернулся, трибунал гарантирован. Такие лётчики жили один-два боя, край – пять-шесть. Редкие единицы воевали три-четыре месяца или полгода. Героями становились так совсем за редким исключением. Потому уже известные Герои, советские лётчики, все до одного довоенного обучения с немалым налётом. Также и в полках те ведущие, которые имели немало сбитых и которые именно сбивали, имея одноразового ведомого, тоже были опытными, с ещё довоенной подготовкой. По сути, лётчики из училищ – это натуральное пушечное мясо, направляемое на фронт, чтобы буквально завалить немцев трупами. И вот кто заботится о своём боевом пополнении лучше? Наши или немцы? И как объяснить, если потери на фронтах – три против одного, но чаще шесть-семь против одного? И счёт сбитых отнюдь не в нашу пользу. Вот так и получается, что у нас у лётчиков тоже есть своё пушечное мясо. И когда кто-нибудь начинает рассказывать, как наши лётчики пачками сбивали немцев, не верьте. К сорок третьему ситуация не выправится, мы лишь будем воевать с немцами на равных, но в небе немцы будут драться ожесточённо до конца войны, так что каждую победу наши летчики вырывали с кровью и болью.

Примечательным был рассказ одного из инструкторов, у которого брат служил в штурмовом полку, капитан, между прочим, Герой Советского Союза. И он описал жизнь в штурмовом полку, которая мало чем отличалась от того, что было у истребителей, но и тут своя жесть. У меня натурально волосы на голове встали, когда я слушал этот рассказ. Так вот, приходит в полк молодое пополнение, получает машины Ил-2, в основном видя их впервые, и, не успев облетать, так, пару раз в воздух поднимались, как следует срочное боевое задание, а для штурмовиков обычно такая срочность означает смертельное задание, когда возвращаются единицы, а бывало, вообще не возвращаются. Особенно если мост бомбить, где зениток как собак нерезаных. Что делает командир? Отдаёт приказ. Мол, никаких своевольностей, делай, как я. Они летят к мосту, переходят на бреющий полёт, и над водной гладью устремляются к цели, для немецких зенитчиков появляясь неожиданно и буквально в считаных метрах от моста. Командир эскадрильи тянет ручку на себя. Если варежкой не зевал, то успеваешь дёрнуть штурвал на себя, а если нет… То расчёт капитана оказывался верным, двое-трое, реже один, всегда врезаются в мост. Соответственно, происходит детонация боеприпаса, рвутся бомбы, и мост уничтожен, второй заход делать не нужно. А зенитки-то в готовности, и вряд ли кто эту атаку из штурмовиков пережил бы, и эскадрилья с небольшими потерями, где-нибудь на подходящей цели освободившись от груза, бомб и ракет, возвращается в полк. Там, естественно, оформляют наградные листы, посмертно, описывая, что их сын, или сыны, поступил как настоящий Герой, направил свою боевую машину на мост. Подло? Да что вы, война идёт. Или вся эскадрилья ляжет, или так осознанно подставить одного-двух. Напомнить, кто эти молодые лётчики? Пушечное мясо. Да и сам я, хоть и в ПВО служил, немного знаком с этой кухней, и подготовка люфтваффе у меня вызывает искреннее восхищение… И чего я в зенитчиках не остался? Наверное, сам же и отвечу: ПВО – это не передовая, и после первого боя я из молодого мяса стал более полезным, но всё равно пушечным. Это сейчас я считаюсь опытным лётчиком, вполне состоявшимся, а раньше на меня больше как на выскочку смотрели. Да-да, так оно и было.