Камни глупости - Яна Розова

Из больницы мне удалось исчезнуть через пять минут после того, как Алешу устроили в палате.

Артем выслушал меня довольно спокойно. Заключительную часть своей речи я произнесла уже над раскрытой сумкой его погибшей жены. В бархатной темной глубине потайного кармашка мерцал чистый, идеально круглый бриллиант в сто каратов. Кроме него, моей добычей стала стопка документов. Порывшись в них, Артем сказал:

— Здесь твой настоящий загранпаспорт, выданный на твой российский паспорт. Вот эта писулька — завещание твоего отца. Здесь — подтверждение нотариуса, что ты это ты и что этот булыжник твой.

— А теперь?

— А теперь надо удирать, пока не обнаружен труп в спальне номера. Скорее всего, горничная уберет осколки стекла и смет кровь в первой комнате номера, а дальше и не сунется. Так что… ее, — он произнес это местоимение с легкой запинкой, — ее найдут только завтра. Собирай свои вещи!

Вспышка.

Белое сияние вокруг. Я лечу в него, и мне кажется, что где-то в теле поселилась пульсирующая точка боли. Но страшнее именно это ощущение полета в белизну. От него тошнит. Вокруг меня говорят люди, они говорят по-русски, но я не понимаю родной язык. Слова не складываются во фразы, они не несут никакой смысловой нагрузки. Где я? В Швейцарии? Нет, наверное. Я в России, в Гродине! Здесь плачут женщины. Я слышу, что плачут они обо мне.

Вспомнила: мы же приехали из Швейцарии и привезли «Безымянного»! А что со мной случилось? Господи, почему никто не предупредил меня, что вспоминать — это самая трудная работа в жизни человека? Но жива ли я?

Стоп! Жив ли Илья? Я помню, помню, помню его крик! Он падал? Не могу…

Вспышка.

Илья падал, но я не видела этого своими глазами. Последнее ощущение, которое я помню, это запах разогретого толя. Я утыкаюсь в него носом, хотя никто не толкает меня и не валит с ног. Так чего же я разлеглась? Илья кричит. Я падаю. Что произошло до этого? Кажется, какая-то искра взлетела в синее яркое небо… И, кажется, был крик взрослого мужчины. Это не Артем. Совершенно точно, не Артем! Артем должен ждать меня внизу, перед зданием «Меркурия». Значит, я пришла в бизнес-центр! Значит, я ходила на встречу с Вавиловым. Илья! Не могу…

Вспышка.

— Она открывает глаза! Вера, ты слышишь меня?

Я вижу, как из белизны выплывает и надвигается на меня лицо отчима. Он говорит что-то, но я уже не понимаю. Да и как понять такое? Мне надо знать, что с Ильей, а он произносит какие-то неважные слова, неважные междометия! Что же было до крика мужчины? И кто кричал? Да, до этого я стояла прямо перед инвалидным креслом и сверху вниз смотрела на склоненную лысоватую голову инвалида. Кресло стоит у маленького заборчика, шириной в один кирпич. Это крыша «Меркурия», а заборчик — ограждение крыши. Справа, далеко внизу шумит улица. Я жду вердикта инвалида. А Вавилов не торопился! Он скрупулезно, долго рассматривает камень, чертит на его гранях специальным карандашом. На чарующе, небывало гладкой поверхности «Безымянного» появляется четкая сплошная черта.

— Вот видишь, милашка, — говорит мне человек со змеиными глазами, — это «алмазный карандаш». На той подделке, что ты мне подсунула в прошлый раз, чернила сбились в капельки. Это означало, что ты пыталась меня кинуть, как лоха. Теперь ты исправляешься, милашка! Только поздно… — добавляет он, продолжая любоваться чистотой кристалла.

И вот тут-то происходит то самое страшное, что я никак не могу вспомнить. Будто память отказывается выдавать припрятанную информацию, боясь, что психика не выдержит такого удара. Надо вспомнить! Не могу…

Вспышка.

— Ну, прогнозы благоприятные… — раздается уверенный тенорок. — Леонид Ильич, просто надо проявить немного терпения. Вы же сами понимаете — огнестрельное ранение, задет позвоночник, кровопотеря, упущенное время. И все же, благоприятные прогнозы, благоприятные.

Удушающая белизна — это больничный потолок. Больше я ничего не вижу. От добродушного голоса хочется кричать. И я кричу:

— Где Илья?!

— Она захрипела! Срочно сюда…

Надо объяснить им, рассказать, что я не хриплю, я говорю! Не могу…

Вспышка.

— Надо было мне идти с ней! — это говорит Артем. В его голосе слышна досада: — вечно же влипает! Хорошо еще, что все кончилось так!

— Да уж, повезло нам с этим ремонтом! — поддерживает его Дорогой Леонид Ильич.

Какой еще ремонт? Ах да, в «Меркурии» проводился ремонт! Но везение-то в чем? Помню: «алмазный карандаш», а потом:

— Бросайте мальчишку!

Я поворачиваю голову и вижу, как двое парней в деловых костюмах тащат к ограждению с противоположной стороны крыши извивающегося и визжащего Илюшку. Мне кажется, что это дурной сон, ведь я привезла проклятый чертов бриллиант! Отдай же мне сына, сволочь! Вавилов коротко поясняет, что это мне за Сашу. Но и я сама не задержусь на этом свете. Умолять его о жизни Ильи! Просить, валяться в ногах! Я сделаю все, просто все! Инвалид смотрит сквозь меня и кивает своим молодцам. Все он уже получил. Парни заламывают ребенку руки и поднимают в воздух…

Илюшина фигурка — красная майка, шорты цвета хаки, белые кеды — мелькает в воздухе. Он кричит и исчезает за ограждением, а я вроде бы схожу с ума! Выхватываю из сухих старчески сморщенных рук Вавилова бриллиант и, размахнувшись, швыряю его за парапет, с другой стороны крыши. Не знаю, зачем, от злобы или из мести… Вышвырнув «Безымянного» на улицу, за борт, я хочу бежать к тому месту, откуда бандиты скинули моего ребенка. Краем глаза замечаю нечто, вызвавшее удивление даже в моем помраченном от горя сознании: инвалид встает на ноги! Точнее сказать, он подпрыгивает вверх за бриллиантом, как кот за бумажным бантиком. Из кресла старика подняла только страсть к драгоценностям, а вот удержать его на ногах эта страсть не смогла: вскочив на ноги, Вавилов сразу же потерял опору и, беспомощно замахав руками, повалился вперед, на ограждение крыши. Его отчаянный порыв выбросил полубеспомощное тело слишком далеко, тряпичные ноги не помогают удержаться. Вавилов, вопя от ужаса, перекидывается через ограждение…

Я продолжаю бежать к месту, откуда сынки сбросили Илью. Внезапно сзади раздается звук, напоминающий хлопок и тогда я падаю лицом на разогретый резко пахнущий толь. Один парень в деловом костюме оставался сзади, у выхода на крышу. Он и стрелял. Все. Не могу…

Вспышка.

— Мама!

Я открываю глаза. Спасибо снам, что они есть…

Илья стоит передо мной, словно живой. Его глаза сияют, но рука на перевязи. Призрак со сломанной рукой? Но не мог же он, в самом деле, упасть с крыши десятого этажа и отделаться переломом? Я смотрю на милое лицо с рыжими веснушками, носиком-картошкой и веселыми ямочками на пухлых щеках. Слезы душат меня, но тело плакать, не способна — от судороги рыданий в нем разливается такая жгучая, страшная боль, что… Не могу…