Без шума и пыли - Леонид Влодавец

— Готово! Открывайте! — крикнул шаловливый сын отцу.

Ничего не подозревавший Александр Александрович потянул дверь на себя и тут же был окачен холодной водой с головы до пят.

Сперва он разгневался. Но, услышав, как искренне огорчен мальчишка, что его не понимают, что даже не хотят смотреть, как он не повредил рукавного шва, засмеялся. Шутка ему понравилась.

Ники же в мальчишескую выходку брата вложил совершенно иной смысл,

— Точно, — шутливо согласился отец, улыбнувшись в бороду, — смыть хотел пострел государя с престола… Но это — баловство младенца, он еще дитя. А ты взрослый юноша. Ты — наследник-цесаревич. Думаю, что непристойнее швыряться троном, чем смывать с него претендента.

И уже сурово повторил слышанную от князя Мещерского Николаем фразу:

— Не царское дело троном пренебрегать!.. Пора тебе, брат, оторваться от столичной богемы. Пора мозги хорошенько проветрить. Пошлю-ка я тебя в морской поход…

Удалился императорский наследник от Петербурга надолго, и не за три моря, а гораздо дальше. Почти как в сказке, «в тридевятое царство, в тридесятое государство». Аж до Японии добрался!

Увы, чужеземные южные ветры-суховеи и дальневосточные муссоны с пассатами хоть и выветрили из него неустойчивые переживания о столичных зазнобах, но характер поправили не сильно. Тем более что рядом находился кузен по родству и брат по духу, похлеще князя Мещерского, греческий принц Георгий (Джорджи). Да и другие попутчики, вроде князей Барятинского и Ухтомского, которые при случае могли того же князя Мещерского за пояс заткнуть, поскольку годами были помоложе да на выдумки более горазды.

Эх, Александр Александрович, Александр Александрович! Правильный вы способ отторжения сына от прощелыгства избрали, да не ту подобрали компанию!

В отсутствие высокородного полюбовника юная мещанка еврейка родила сына. Еще шестнадцати нет, а уже — мать. Потому-то ее сродственнику и своднику Ваньке, а точнее — Веньке Мануйлову не стоило большого труда отнять младенца от несостоятельной родительницы и пристроить его в небогатую, но приличную семью. Все обеспечение он взял на себя. Деньги добывать Мануйлов научился. Кроме того, Николай Александрович, убывая в дальнюю дорогу, положил на банковский счет Ивана Федоровича Манасевича-Мануйлова сверхприличную сумму, предназначенную для содержания несостоявшейся невесты.

Мануйлов добросовестно опекал подраставшего побочного отпрыска. Нет, глаза ему он не мозолил. Материальной помощью не обходил, предоставив воспитание и уход всецело приемным родителям. Чтобы оставить след свой в этом деле, но вместе с тем, если что, отмежеваться от него, оформил и соответствующий документ на незаконнорожденного царевича. В метрическом свидетельстве из фамилии Ивана-Вениамина очень хитро выпала буква «и», а последующая запись утверждала, что появившийся на свет младенец без родства и племени, сын неизвестных родителей, отныне будет именоваться Николаем Ивановичем Мануловым.

С годами из подкидыша получился примерный светский человек с завидным образованием и достойным служебным местом в столичной судебной палате. Но когда кто-то пытался связать его родством с известным в Петербурге жуиром и скандалистом Манасевичем-Мануйловым, молодой человек раздражался и настойчиво повторял:

— Моя фамилия не Манулов с ударением на «у» и тем более не Мануйлов! Моя фамилия Манулов, с ударением на «а»!

С Манасевичем-Мануйловым же действительно редко кто, знающий о нем не понаслышке, решал вступать в близкое знакомство и деловые связи. Он был талантливым подлецом, способным и мерзким. Его жизненный путь настолько изломан, что даже самые крупные криминальные его дела не уместятся в рамки нескольких приключенческих романов. Он умудрялся попасть за решетку и при монархии, и при Временном правительстве, и при Советской власти. Он то представлял Россию как представитель государя и православной церкви в Ватикане, то числился в чиновниках-изгоях. Сегодня он вытаскивал в свет из петербургских трущоб спившегося купчишку, а завтра улаживал дела проворовавшихся царских министров или великих князей.

Но, пожалуй, самой примечательной чертой ярого разоблачителя масонства и не менее ярого пропагандиста масонских идей, агента царской охранки и агента нескольких иностранных разведок было его двойственное отношение к детям. Насколько он оказался надежным опекуном для чужого дитяти, настолько никчемным отцом двух дочерей собственных — от жены и от любовницы.

Вторая дочь о нем совсем ничего не знала как о родителе, поскольку он ублажал ее мать, сошедшую с подмостков балерину, редкими денежными подачками. Первую же, Веру, откровенно выживал из дому. Она обижалась, злилась, но в трудные для отца часы пыталась чем-нибудь помочь.

— Да что ты можешь сделать, мелочь ты этакая? Козявка! — издевался над ней Иван Федорович. — И зачем мне твоя козявкина подмога. Я — непотопляемый. У меня знаешь кто спасательный круг? Вот там он, вот там! — И он тыкал пухлым пальцем, с нанизанными на него вычурными перстнями, куда-то в неопределенную высь. — Там мой спасательный круг! И когда он оттуда упадет, то меня поднимет, а моих недругов придавит.

Его предсказания и угрозы, как правило, сбывались. Но авантюра, затеянная Мануйловым, в 1916 году обошлась для него тюремной отсидкой.

Вера, чтобы хлопотать за отца, даже помирилась с мачехой, из-за которой вынуждена была в шестнадцать лет уйти из дому и начать самостоятельную жизнь.

Вместе где только они не побывали: в министерстве внутренних дел, у митрополита Питирима, у Распутина, у фрейлины Вырубовой. Ну а Вера сумела даже попасть на прием к императрице.

Девушке государыня показалась еще более блаженной, чем Вырубова.

Поначалу ей было не до личных впечатлений от царственной особы. Приблизившись к Александре Федоровне, Вера в порыве отчаяния и жалости к отцу, томившемуся в камере предварительного заключения, опустилась перед царственной дамой на колени и заплакала. Царица положила невесомую прозрачную руку на голову рыдающей девушки и по-французски стала вещать:

— Успокойтесь, дитя мое! Все будет хорошо. Ваш папа безвинно страдает. Я хочу верить этому,

Не поднимаясь с колен. Вера подняла глаза на вещунью и стала убеждать, что она тоже считает именно так.

Взахлеб попыталась рассказать, что отец не присваивал эти злосчастные двадцать пять тысяч рублей, что он не отнимал их и не вымогал у Татищева. Тот сам вручил их ему на оплату статьи в парижской газете «Матэн». Эти деньги, убеждала Вера Александру Федоровну, отец обязательно отправил бы по назначению, в редакцию газеты. Но ему не позволили это сделать. Его подставили. Сразу же, как только он принял деньги, которые оказались краплеными, нагрянула полиция, и отца арестовали.

Вере не позволили много говорить. Красноречивым жестом государыня прервала ее и голосом блаженной вещуньи промолвила:

— Я все знаю. Отец… — Она вдруг замолчала и воззрилась ввысь. После минутной паузы продолжила: — Отец мне все рассказал. Я все сделала, чтобы Ивана Федоровича освободили.