Ноктуарий. Театр гротеска - Томас Лиготти

С самого начала своего существования в качестве производителя ошеломительных новинок фабрика занималась созданием того, что стало известно как «гиперорганизмы». Эти новые творения носили все более эксцентричный характер, воплощая еще большую степень отрыва «Красной цитадели» от безликой серой пустоты, которая ее окружала. Как ясно из самого их названия, «гиперорганизмы» выказывали два полярных и самых важных свойства органической природы, конфликтующих между собой: с одной стороны, они демонстрировали потрясающую живучесть и энергичность во всех своих проявлениях, а с другой – в тех же сферах оказывались подвержены неумолимой деградации. Говоря проще, на всяком таком гипер-организме, сочащемся жизненной силой, все равно виднелось глубоко оттиснутое клеймо угасания. В согласии с традицией ошеломленного безумия, чем меньше будет сказано об этих отпрысках порождающих могил или подобных им созданиях, тем лучше. Я сам ограничился лишь состоянием агрессивного размышления, когда дело касалось сладострастных черт гиперорганических феноменов, производимых на подземном кладбище «Красной цитадели». Хотя мы можем обоснованно предположить, что этих существ нельзя было назвать красивыми, мы не можем знать наверняка всех их тайн и механизмов: не можем знать, как они двигались в туманном мерцании своего подземного мира; не знаем, могли ли они дергаться или потрескивать; не знаем, какие звуки издавали или какими органами; как могли выглядеть, неловко появляясь из густой тени или прислоняясь к безымянным надгробиям; через какие трепещущие стадии мутаций они совершенно точно прошли, коли их личинки зародились на бесплодной земле кладбища; какие жидкости и вещества производили или выделяли их тела; как они реагировали на обезображивание своей формы, совершенное по экспериментальным или же откровенно варварским причинам. Часто я раздумываю о том, какие отчаянные усилия эти безмозглые чудосоздания прилагали, отрешаясь от своих погостных истоков, суть которых они никогда не постигли бы. Вряд ли они до конца осознавали, с какой целью были созданы, зачем покинули свои гробницы-инкубаторы и каков был замысел «Цитадели» в их отношении.

И ничего удивительного не вижу я в том, что производство гиперорганизмов продлилось недолго. Вскорости на фабрику обрушилась вторая волна разрушения. В этот раз одним окончательным стиранием машин в цехах не обошлось: над «Цитаделью» учинили нечто гораздо более жестокое. Разрушительные силы хлынули на подземное кладбище – к тому времени три верхних этажа обветшали и более напоминали руины. Сведения о том, что осталось от погоста, доступны моему сознанию лишь в виде дрожащих и искаженных отголосков, снедаемых помехами распада. Считается, что уничтожение инкубаторов для гиперорганизмов послужило кульминацией, если не финалом затяжных военных действий между «Красной цитаделью» и серым опустошенным ареалом, наступавшим на нее со всех сторон. Казалось, подобное сокрушительное вторжение положило деятельности алой фабрики конец.

Тем не менее поговаривают о том, что она продолжает функционировать и поныне, невзирая на статус безмолвной руины. В конце концов, исчезновение оборудования, что выпускало бесчисленное количество новинок на самом трехэтажном заводе из красного кирпича, и последующее устаревание сложной системы туннелей первого подземного уровня не помешали фабрике продолжить тайную работу другими изощренными способами. Работа на втором подземном уровне (кладбищенском) какое-то время шла без помех. Но последующее жестокое уничтожение этих плодотворных и затейливых могил вместе с их продукцией, кажется, положило конец индустриальной истории «Красной цитадели».

Поговаривают, что ниже яруса с разоренными погостными инкубаторами есть еще один, минус-третий этаж – возможно, лишь стремление к симметрии и жажда композиционного равновесия породили эти слухи, обеспечивая своего рода гармонию, совершенные пропорции: если три этажа над землей, то и под землей – три, что наверху – то и внизу. На этом этаже, если верить слухам, саботаж против серой стерильности не утихает по сей день, выражаясь в новых причудливых органических формах. Процесс это кипучий, изменчивый, хаотичный и гневный – как и всякая тайная или явная жизнь. Но то, должно быть, лишь слухи.

Сдается мне, я рассказал слишком много о «Красной цитадели» – и, возможно, все это прозвучало слишком уж странно. Не думайте, что я сам этого не понимаю. Как неоднократно было мною отмечено на протяжении этого манускрипта, я лишь повторяю то, что слышал. Сам я никогда не видел «Красную цитадель» – никто никогда ее не видел, и, быть может, никто никогда не увидит. Вот только куда бы я ни пошел, люди говорят о ней – о тех диковинах, что она производит, об умом непостижимых гиперорганизмах, а также о подземных ходах и туннелях, и подземном кладбище, где на надгробьях не сыщешь ни имен, ни дат. Все сейчас говорят о «Красной цитадели», говорят много и с упоением, кажется, других тем просто нет. Мы все говорим и думаем о ней на свой лад, и я лишь зафиксировал на бумаге то, о чем все говорили и что все видели (пусть сами они даже не догадываются, что видели и говорили это). Разговор этот так или иначе ведется каждый день моей жизни, и смолкает лишь в те моменты, когда рассказчик переходит от великой и трудолюбивой «Красной цитадели» к призрачной пустоши, давшей фабрике такое зыбкое пристанище. Тогда голоса утихают, я едва улавливаю их, выныривая из очередного изматывающего и удушающе-травматичного кошмара. Сейчас как раз такое время: я должен напрячься, чтобы услышать голоса. Я жду, когда они поведают мне о новых начинаниях «Красной цитадели», поскольку ее производственные процессы становятся все эксцентричнее, все диковиннее – это подпольно работает третий подземный ярус. Поэтому я должен сидеть тише воды и ниже травы и прислушиваться к голосам – ведь тогда снова услышу я новости о том, что «Красная цитадель» начала работу. Тогда и только тогда смогу я снова говорить о ней.

Шел мой первый день работы документоведом. Едва я появился на пороге конторы, не успев ни затворить за собой дверь, ни сделать хотя бы шаг внутрь, рахитичного вида тип, одетый с миру по нитке, в очках, слишком громоздких для лысеющей головы, выскочил из-за стола с твердым намерением всячески приветствовать меня. Говорил он с волнением, и слова его, торопясь покинуть язык, натыкались друг на друга:

– Добро пожаловать, добро пожаловать. Меня зовут Рибелло, давайте я помогу вам сориентироваться. Простите, но вешалки для верхней одежды у нас нет – положите на вон тот стол, он все равно пустой.

Ты давно меня знаешь, подруга, я ведь ни разу не сноб, и даже по темпераменту мне не положено высокомерное отношение к другим – возможно, мне просто не хватает бьющей ключом жизненной силы, делающей подобное поведение возможным. Так что я ему улыбнулся и попробовал представиться. Но Рибелло все продолжал обстреливать меня из словесного автомата:

– Вы же принесли то, о чем вас попросили? – Его взгляд метнулся к портфелю в моей правой руке. – Мы тут все на самообеспечении – уверен, вас на сей счет уведомили. – Он слегка повернул голову, оглядывая офис: восемь столов, лишь половина из них занята, вдоль стен – ряды высоких шкафов, не достававших до потолка лишь пару футов от силы. – И, надеюсь, у вас нет планов на обеденный перерыв. Я отведу вас куда-нибудь. Есть кое-что, о чем вам полезно знать. Кое-какая информация, слухи… но они подождут. Пока – обустраивайтесь здесь.