Эрос невозможного. История психоанализа в России - Александр Маркович Эткинд

Практикуя в начале 20-х годов в Женеве, Шпильрейн проводит учебный психоанализ молодому человеку, который впоследствии станет крупнейшим психологом столетия. Анализ длился восемь месяцев, ежедневно по утрам.

Жан Пиаже вспоминал, что Шпильрейн была направлена в Женеву Международной психоаналитической ассоциацией с целью пропаганды там анализа, и он с удовольствием, как он говорил много лет спустя, «играл роль морской свинки». Анализ, по его словам, не был ни терапевтическим, ни учебным, а имел «пропагандистский» характер76. Пиаже был сильно заинтересован, но испытывал сомнения по поводу теоретических вопросов.

1921 год, год прохождения анализа у Шпильрейн, оказался переломным годом в жизни двадцатипятилетнего Пиаже. Его познавательная энергия, до того метавшаяся от систематики моллюсков до философской эпистемологии, теперь наконец нашла точку приложения. Мы ничего не знаем о ходе психоанализа Пиаже, но его результаты достаточно красноречивы. Анализ помог Пиаже осознать реальный круг своих профессиональных интересов, освободив его от неизвестных нам помех. В конце концов Шпильрейн прервала анализ по собственной инициативе, не желая, по словам Пиаже, «тратить по часу в день с человеком, который отказывается проглотить теорию»77. К тому же он не собирался становиться психоаналитиком, хотя и участвовал в Берлинском конгрессе 1922 года, на котором была и Шпильрейн; тогда же имя Пиаже появляется в списках Швейцарской психоаналитической ассоциации.

В своей «Автобиографии» Пиаже не упоминает о пройденном им анализе. Но в интервью Джеймсу Райсу в 1976 году Пиаже, еще раз подтвердив, что аналитиком была именно Шпильрейн, описывал ее как очень умного человека со множеством оригинальных идей78. Он рассказывал Райсу, что пытался установить с ней контакт после ее возвращения в Россию, но ему это не удалось.

Для нашей темы немаловажно, что список психологических работ Пиаже открывается обзорной статьей «Психоанализ и его отношения с психологией ребенка», опубликованной в Париже в 1920 году79. Через год он начинает серию исследований, которые открывают эпоху в экспериментальных исследованиях психологии развития. Именно в 1921 году Пиаже публикует первую свою статью, посвященную развитию речи и мышления у ребенка. В эти годы он совершает открытие эгоцентрической речи, которая составляет примерно половину речевой продукции шестилетнего ребенка и нужна ему для решения внутренних мыслительных задач. В этих ранних работах Пиаже эгоцентрическая речь противопоставляется социализованной речи, которая постепенно вытесняет первую, позволяя ребенку общаться с родителями и сверстниками. Эти идеи Пиаже, развивавшиеся им во множестве экспериментальных работ на протяжении более чем полувека, завоевали мировое признание.

Годом раньше, в 1920-м, Сабина Шпильрейн «из Лозанны» делала доклад на 6-м Международном психоаналитическом конгрессе в Гааге. Доклад в сокращенном виде был опубликован в официальном органе Международной ассоциации. Он назывался «К вопросу о происхождении и развитии речи»80. Шпильрейн рассказывала коллегам, что есть два вида речи – аутистическая речь, не предназначенная для коммуникации, и социальная речь. Аутистическая речь первична, социальная речь развивается на ее основе. Первые слова социальной речи – «мама» и «папа» – выводятся Шпильрейн из звуков, издаваемых ребенком при сосании. Первые взаимодействия с внешним миром, приносящие ему удовольствия, дают ребенку позитивные представления о внешней реальности, которые связываются со звуками, которые он издает. Ставя ту же проблему, которую тогда же или чуть позже ставил Пиаже, Шпильрейн идет в другом направлении: не к логике формальных операций мышления, которые станут открытием Пиаже, а к анализу взаимосвязи речи, мышления и эмоционально насыщенных отношений ребенка с родителями. Конечно, сходство и различие их взглядов множество раз обсуждались между Шпильрейн и Пиаже, когда пациент подвергал сомнению теоретические основы анализа, а терапевт, помня о своих «пропагандистских» задачах, в ответ приводила свои аргументы.

Можно ли на этом основании говорить о приоритете Шпильрейн в отношении концепции раннего Пиаже (подобно тому, как можно говорить о ее приоритете в отношении концепции позднего Фрейда)? В данном случае важнее признание реального вклада, который она сделала – и, видимо, сделала на разных уровнях, эмоциональном и интеллектуальном – в определении научного пути Пиаже.

Плакат со словом «любовь»

В начале Первой мировой войны Павел Шефтель оставляет Сабину в Женеве и возвращается в Россию. Приехав в Ростов-на-Дону, Павел Николаевич вступает в гражданский брак с русской женщиной – врачом. В 1924 году от этого брака рождается дочь…

Из одного письма Фрейда 1913 года мы знаем, что Сабина Николаевна и через два года после своего замужества все еще была «поглощена своей страстью» к Юнгу81. Это, конечно, могло быть достаточной причиной для отъезда Шефтеля. Впрочем, Фрейд мог и заострить значимую для него тему.

В 1923 году Сабина Шпильрейн публикует две небольшие статьи82, касающиеся нескольких клинических случаев, но отражающие, как это почти всегда бывает, круг собственных забот и интересов аналитика. Первая статья называется «Автомобиль – символ мужской силы». Пациентка видела во сне себя в автомобиле, боялась врезаться на нем в стену, но всегда приезжала куда хотела. Согласно интерпретации Шпильрейн, стена – это препятствие к соединению с любимым, а автомобиль символизирует мужскую силу, которая в восприятии этой девушки преодолевает все препятствия. Другая статья тоже содержит анализ снов двух девушек, одной здоровой, другой шизофренички. Звезды падают в этих снах золотым дождем, а на небе висит плакат с написанным огромными буквами словом «любовь». Что руководило выбором этих тем – прежнее чувство к Юнгу, тоска по мужу или желание новой любви?

Дела шли, видимо, неважно. В 1915 году Сабина Николаевна сделала свой взнос как член Венского психоаналитического общества; в 1919-м она уже не смогла этого сделать, и Фрейд ходатайствовал о том, чтобы журнал Общества высылался ей в долг. В 1922 году она вошла в конфликт с женевскими психоаналитиками и даже приглашала Фрейда вмешаться; тот был на ее стороне в теоретических вопросах, но приехать отказался из опасения «вызвать национально-патриотическое восстание против старого лидера, который берет на себя роль психоаналитического Папы»83. Она приезжала на Берлинский психоаналитический конгресс 1922 года. Ее выступление на нем сыграло роль в решении непростого вопроса о признании Русского психоаналитического общества (см. гл. VI).

В 1917 году Эмилий Метнер присылает ей русские переводы работ Юнга для проверки терминологии и для редактирования. Она сообщила Юнгу, что отказалась участвовать в этом деле после того, как убедилась в плохом качестве переводов. Шпильрейн намекала, что знание русского языка и понимание психоаналитической терминологии – разные вещи. Особо беспокоила Шпильрейн недоступность в Цюрихе изданных ранее русских переводов Фрейда, с которыми можно было бы соотнести терминологию. Беда в том, что «ни я, ни Метнер не можем достать ни одну