Андрей Беспамятный. Кастинг Ивана Грозного - Александр Прозоров

Получив готовое защитное снаряжение, Матях отправился на конюшню, где ярыга подвел ему оседланную чалую[109]лошадь, пояснил, что лежит в сумках на заводных скакунах, и вручил поводья сразу трех коней. После этого у боярского сына осталось времени только на то, чтобы перехватить на кухне пару пирогов с зайчатиной и подняться в седло.

В этот раз отряд из шести десятков всадников шел без обоза. Только благодаря этому Илье Федотовичу и удавалось двигаться по узкой, местами вовсе растворяющейся среди кустарника и травы тропе, петляющей у самого берега Лобани. Вытянувшийся в длинную цепочку отряд огибал взгорки и болотины, нырял в овраги и выбирался на холмы, пробивался через ивняки или вброд переходил неглубокие ручьи и протоки, впадающие в реку. Боярину Умильному ни разу не удалось перейти в галоп или хотя бы на рысь, но кони все равно шли раза в три быстрее пешего человека, а потому уже первую дневку воины устроили у впадения Лобани в Кильмезь. Напоив коней, люди повесили им торбы, сами подкрепились пока еще свежими пирогами и спустя примерно час повернули на закат, двигаясь вдоль реки. К сумеркам ратники вышли на берег Вятки и даже успели продвинуться вниз по течению еще на несколько верст.

Отряд остановился, только когда окончательно стемнело. В первую очередь воины позаботились о лошадях, сняв с них поклажу, расседлав и напоив. Потом подкрепились сами и улеглись спать. Бояре, за исключением Лебтона, растянулись прямо на земле, завернувшись в медвежьи шкуры — немцу его холопы расстелили ворсистый бухарский ковер, положили высоко взбитую подушку и ватное одеяло. Холопы ограничились снятыми с конских спин потниками, чепраками либо попонами. Правда, кое-кто имел в загашнике сшитое из звериных шкур покрывало, а сержант нашел в одном из своих тюков войлочный цветастый ковер, в который и завернулся, словно сосиска в тесто.

Утро началось с пирогов, нескольких глотков сырой речной воды, запитой хлебным вином, седлания коней. Спустя час после подъема малый отряд кованой рати уже двигался рысью по тропе, ставшей достаточно широкой и утоптанной. Да и Вятку, в отличие от Лобани или Кильмезя, мало где можно было пересечь вброд, пусть даже и погрузившись по самый подбородок.

Незадолго до полудня всадники миновали Мамлыж, поднявший рубленые крепостные стены на другом берегу реки. К этому времени тропа раздвинулась настолько, что на ней могли разъехаться двое верховых. Время от времени встречались утоптанные поляны со следами кострищ. Видимо, там нередко останавливались на ночлег рыбаки или купеческие ладьи. Короткая дневка на одной из таких стоянок, уже успевшие приесться неизменные русские расстегаи, пряженцы, ватрушки и пироги, и снова тряская походная рысь, седло, отбивающее задницу, словно деревянное сиденье в автомобиле без амортизаторов.

Лес расступился совершенно неожиданно. Только что по сторонам тянулись непролазные чащобы — как вдруг по глазам ударил свет, впереди открылись хлебные поля и шелковистые луга, еще не успевшие нарастить траву после покоса. Боярин Умильный уверенно повернул от Вятки к стоящему неподалеку поселку, и вскоре по широкой, накатанной тысячами телег дороге, проходящей сквозь старинную деревню Дым-Дым-Омга,[110]стремглав промчался отряд кованой конницы: шестьдесят всадников, две сотни коней. Куда несутся витязи и откуда, спрашивать никто не стал; даже те смерды, что находились на улице, предпочли разбежаться по дворам или скрыться в проулках.

Новый ночлег (вместо закончившихся пирогов ратники подкрепились солониной, запивая ее хмельным медом), и утром снова скачка — теперь уже по хорошо накатанному тракту через Кизнер и Грахово, по которому в обход еще недавно разбойничьей Казани купцы возили с Камы на Русь лечебное земляное масло[111]и гоняли для продажи скот. Через четыре часа, миновав богатые села Абалач и Бизяки, воины выехали к Каме.

Даже в отсутствие водохранилищ, превративших в двадцатом веке эту реку в одно сплошное озеро, ширина Камы впечатляла. От берега до берега она составляла никак не менее полукилометра. Казалось, водный поток разделял землю надвое — за спиной ополченцев поднимались густые леса, изредка разрываемые распаханными полями или участками дикой степи. Впереди простиралась одна сплошная степь, радующая глаз густой зеленой травой. На этом берегу стояло множество причалов, лежали на песке и покачивались на волнах большие и малые рыбацкие лодки, сохли на ветру сети. На том — все было мертво: ни людей, ни жилищ, ни лодок, ни причалов.

«Хоть немного отдохнем, — подумал Андрей, — пока баркасы найдутся, чтобы отряд переправить».

Но он ошибался. Отдых длился ровно столько времени, сколько понадобилось ратникам на снятие седел. Пока Матях наравне с прочими воинами скидывал на траву вьюки с заводных коней, боярин Умильный успел сговориться с местными рыбаками. А может, и не рыбаками: коли в берег упирается наезженный тракт, в этом месте почти наверняка найдутся люди, которые зарабатывают на жизнь перевозкой путников. Во всяком случае, Илья Федотович указал ему лодку, на которую сержант вместе с боярином Юшиным и его холопом перетаскали свои вещи. Потом Андрей взял лошадей за поводья, подвел к самому берегу, уселся в лодку. Желтолицый усатый татарин в рубахе с засученными до локтей рукавами взялся за весла.

Кони недовольно заржали, но пошли вслед за отплывающим суденышком, погружаясь все глубже, и наконец поплыли.

— Чалого, чалого береги! — услышал сержант. — Морду его придерживай. Видишь, слаб.

Но оказалось, что обращаются не к Матяху — боярин Юшин прикрикнул на своего холопа, следившего за лошадьми с другого борта.

Полчаса — и скакуны, замотав мордами, начали на глазах вырастать над бортами. Лодка ткнулась носом в берег, и люди принялись торопливо выгружать вещи.

— Погуляйте чуток, — разрешил Андрей четвероногим соратникам. — Пощипайте травку, пока остальные доплывут.

Сам он достал выданное еще Лукерьей сало, нарезал несколько ломтиков, уселся на невесть откуда взявшемся пеньке, любуясь великой русской рекой, а заодно подкрепляясь. Чуяло сердце, что по окончании переправы Илья Федотович не даст на еду ни единой лишней минуты.

Ополченцы двинулись дальше вскоре после полудня. Боярин Умильный экономил каждое мгновение, а потому не дал даже подсушиться скакунам, плывшим последними.

— Потники впитают, — жестко покачал он головой в ответ на просьбу соседа. — Всем нелегко, Семен Юрьевич. Не о конях, о единоверцах наших думать нужно, что уже третью неделю в полоне томятся.

И лошади опять перешли на рысь.

Скачка, еда, скачка с короткими перерывами на сон — все слилось в единый бесконечный и непрерывный круговорот. К вечеру Андрей начал путать реальность и сон — во время которого скачка продолжалась и продолжалась, до рассвета. Ложились под копыта версты однообразной бесконечной степи, уходили назад узкие ручейки, тополиные рощи и отдельно растущие дубы. Иногда начинало казаться, что, несмотря на все старания, отряд не двигается, а просто стоит на месте. И вдруг в полусонный разум пробились крики: