Содержанки - Татьяна Веденская

В Москве было и сложнее, и легче одновременно. Здесь никто не верил слезам, зато все верили хорошему вранью. Красивые балерины могли быть спокойны за свое будущее, а я была самой красивой, самой талантливой на курсе. Мне дали комнату в общежитии. Я подрабатывала в танцевальных шоу, даже в стриптиз-клубах, где за мою грацию платили в разы больше. Я совершенно не комплексовала. Подумаешь, ничего страшного не случится, если я покажу свое тело. Я уже давно поняла, что произвожу на них неизгладимое впечатление. Но меня-то они не интересовали.

Дашка училась плохо, и все же нам удавалось как-то выжить. Все шло вполне хорошо, хотя до моего большого будущего было еще далеко.

А потом я сломала ногу. Сломала дважды, с интервалом в один год. Во второй раз перелом оказался со смещением, кость срасталась плохо и долго, восстановиться до конца уже не удалось, и с большим будущим все стало ясно – оно накрылось медным тазом. Я взяла академку и осталась в ней навсегда. Клубы, мужчины, большие деньги и еще большее вранье, в котором я чувствовала себя профессионалом. Мое большое будущее было построено на вранье. Все это было предсказуемо, опасно, выгодно и привело меня ровно туда, где все это и должно было закончиться в любом случае – на больничную койку. Радовало одно. Никто из тех, кого я хотела защитить и спасти, физически не пострадал. Я никого не потащила за собой.

Лежа на больничной койке в каком-то полусне я вспоминала, как услышала несколько простых и четких слов из телефонного аппарата Архипова. «Он едет к тебе. Вам нужно срочно уходить. Он вооружен и все знает». Мое сердце разлетелось на куски. Это было физически больно, но я не знала, сколько у меня осталось времени, как близко Свинтус и в каком он состоянии. Выяснять все это я не собиралась тем более. Медлить было нельзя. Я взглянула на Архипова: он все еще смотрел на меня с любовью. Ответ на вопрос «что делать?» пришел сразу. Как что? Врать, конечно.

Сказать правду означало пуститься в длинные пространные объяснения, в которых можно было утонуть, как в пучине, и, что самое ужасное, утопить его самого. Правда была условной, сомнительной, требовала слишком большого количества слов. А у меня каждая минута была на счету, следовало придумать что-то такое, что заставило бы его просто встать и уйти. И уйти так, чтобы больше уже никогда не возникло желания вернуться.

В то, что я увижу его когда-нибудь снова, я не верила. Да нет, я точно знала – это наши последние минуты вместе. Что бы там ни было дальше со Свинтусом, как бы ни завершилась вся эта история, я больше никогда, ни на единую секунду не подвергну риску его жизнь. Если с ним что-нибудь случится, я уже никогда не смогу жить в ладу с собой.

Значит, врать. Я хорошо знаю мужчин. Они делятся на два типа. Первые – станут кричать и швыряться стаканами или попробуют съездить тебе кулаком по лицу. Таких большинство. Мужчин второго типа гораздо меньше, они остаются рядом с женщиной лишь до тех пор, пока нужно им. Они умеют справляться со своими эмоциями и способны просто уйти, не сказав ни слова, как бы ни было больно им самим. Они могли потом напиться, могли страдать несколько недель или месяцев, могли пообещать самому себе, что никогда больше никого не полюбят. Но если такому показать на дверь – он тут же уйдет. Как бы сложно ему ни было это сделать. И я точно знала: Архипов принадлежит к этому типу. Так что… я сказала все, что надо, и разыграла спектакль. Если бы у нас были зрители, я бы сорвала аплодисменты. Но я не Сара Бернар, и на мои представления допускаются не все.

Архипов ушел, хвала небесам. После того как за ним закрылась дверь, я вышла на лестничную площадку и проследила, чтобы он действительно ушел со двора. Я видела, каким потерянным он покинул подъезд, как несколько минут стоял, прислонившись к фонарному столбу, как долго тер ладонями виски. Слезы наполняли мои глаза, но они тут же высыхали при мысли о Свинтусе. Я проводила Архипова взглядом, повернулась и направилась в квартиру. Мне нужно было не так много времени – собрать драгоценности, деньги и взять с собой паспорта – гражданский и заграничный. О том, чтобы остаться, не могло быть и речи. Нужно было бежать, и бежать срочно. Однако я не успела. В подъезде, прямо на последних ступеньках лестницы я встретила свою судьбу снова. Свинтус, разъяренный и пьяный, увидел меня и схватил за волосы раньше, чем я успела дернуться и убежать.

– Значит, я тебе надоел? Значит, ты любишь другого? – прорычал Свинтус, швырнув меня на диван.

– Никого я не люблю. С чего ты взял? – прошептала я, судорожно прикидывая, что мне ему соврать. Но иногда и хорошая ложь не может помочь, и ты оказываешься в безвыходном положении. Это когда ты сидишь на диване, с синяками, в разорванной одежде, а в грудь тебе нацелен табельный пистолет. Безвыходное положение тоже имеет выход, только зачастую тебя к нему уже несут.

– Что, думала, я тебя так легко отпущу?

– Нет, не думала, – пробормотала я, утирая кровь с губы и думая: разбудили кого-нибудь из соседей мои истеричные крики? Кричать я старалась по полной. Но в такое предрассветное время разве кого добудишься, да еще в доме повышенной комфортности, где стены возводили не за страх, а за совесть.

– Это правильно. Не отпущу. Убью, – пообещал Свинтус. – А потом и сам застрелюсь!

– Значит, ты все продумал? – переспросила я, стараясь тянуть время. – А последнюю сигаретку приговоренному?

– Ты же не куришь, – покачал головой Свинтус. – Разве что… последняя любовь. Хочешь, а? Красавица ты моя! Отдашься мне в последний разок?

И столько в его словах было яду, что он буквально проливался на пол, пачкая все, точно смола. Я посмотрела на Свинтуса и вдруг поняла – все, хватит. Не могу больше. Не хочу я ни у кого больше вымаливать никакой пощады. Моя судьба – она тоже жестокая тварь. Никаких поблажек, никакой жалости и никакого второго шанса, что бы я там ни думала.

– Да пошел ты! Никогда ты меня больше не получишь. Все!

– Что?! – прорычал Свинтус.

Я вскочила и рванула к двери, что было, конечно, глупо и бессмысленно, так как он стоял как раз между дверью и мной. Мне удалось до нее добраться, даже дернуть за ручку, но… дальше он схватил меня и швырнул обратно, на наш дорогой бежевый диван. Я дико вскрикнула, а Свинтус нажал на курок.

На меня опустилась благословенная тьма – больше никому ничего не была должна.

О том, что я осталась жива, я поняла по самому сильному признаку из тех, что только существуют на свете – мне было больно. Я с трудом могла пошевелиться, что-то жгучее и острое пронзало мое правое плечо. Я чувствовала страшную слабость, из-за которой не могла даже открыть глаз и от которой у меня кружилась голова, даже если я делала просто глубокий вдох. Мысли путались, и я то и дело проваливалась в какое-то мутное вязкое забытье, из которого иногда выныривала, словно из темных речных вод. Я понимала, что я не дома. Где именно, я разобралась чуть позже. Мир вокруг меня трясся и мигал, вызывая неприятное чувство тошноты. Какие-то металлические предметы громыхали и терлись друг о друга, иногда меня словно подбрасывало и опускало вниз, и раздавался громкий звук, в котором через какое-то время я с трудом узнала звук сирены. Я в машине. Точнее, я в машине «Скорой помощи», которая сверкает и переливается, словно новогодняя елка, включив на полную мощь все свои мигалки.