Путь лапши. От Китая до Италии - Джен Лин-Лью

Кошан все время сопровождал меня, когда я брала кулинарные уроки у многочисленных поварих, причем и они, и я все время были в хиджабах.

Казалось неразумным стоять так близко к огню закутанными в такое количество ткани, но таков был протокол. Мы готовили в центре полуподвального помещения в середине дня, когда постояльцы гостиницы уходили по своим делам. Мы сосредоточивали наше внимание на хорештах. Это густое жаркое с контрастирующими сладким и кислым вкусами.

Одна женщина показала мне, как готовить хорешт хеме – жаркое из говядины с помидорами, а также нутом (или желтым лущеным горохом), луком, имбирем, куркумой и корицей. Более необычным оказалось жаркое из верблюда, при приготовлении которого мясо пассеровали с луком, помидорами и картофелем, а также куркумой и толченым сушеным лаймом. Ароматы смешивались с мясом, которое по вкусу напоминало постную говядину.

Когда повара готовили, я хотела узнать о них самих. Как они стали поварами? Что они думают про хиджаб? А что думают о статусе женщины в Иране? Но мне не удалось получить много информации. Однажды утром, после того как я спросила одну повариху про ее возраст, она ответила, что ей сорок четыре года, и она тут же задала вопрос мне. Ее интересовало, сколько у меня детей.

– Вам тридцать три года и у вас нет детей? – переспросила она, ее головной платок был туго затянут вокруг лица. – В вашем возрасте я была почти бабушкой!

Тем временем Кошан болтал без перерыва, причем это уже начинало меня раздражать, пока он не сказал одну необычную вещь: он не любит говядину. И еще он добавил:

– Я не люблю никакое мясо. Вы знаете, сколько баранов они убивают каждый год в Мекке?

Он согласился с тем, что большинство иранцев любят мясо, но сказал, что отличается от них, потому что он афганец.

– Мы едим больше овощей, – сказал он. Или, по крайней мере, он слышал, что это так.

Он никогда не бывал в стране, откуда происходят его предки. Его родители бежали из Афганистана в начале 1980-х годов вместе с более чем миллионом беженцев, которые уехали после вторжения советских войск и до подъема движения «Талибан». Кошан родился уже после того, как его родители перебрались в Иран, и вырос на окраинах иранского общества, в общине беженцев. Исламская Республика проводила политику дискриминации афганцев, потому что они были суннитами, а не шиитами, как большинство иранцев. В последние годы после американского вторжения в Афганистан в Иране оказалось еще больше беженцев, но их тут ждал враждебный прием – им отказывали в гражданстве, и они оставались лицами без гражданства. Но это еще не все. Недавно правительство начало депортировать афганцев к ним на родину, даже несмотря на то, что там бушевала война под предводительством американцев.

В дополнение к тому, что Кошан жил в постоянном страхе перед депортацией, возможностей у него было меньше, чем у иранцев. Он хотел изучать традиционную медицину, но иранские университеты отказались его принимать, так как он являлся лицом без гражданства. Из-за этого он также не мог получить паспорт и учиться за границей. При устройстве на работу предпочтение отдавали другим, потому что официально ему запрещалось работать. Он получил работу в гостинице только потому, что согласился на маленькую зарплату, которую платили неофициально, и работал он больше остальных. Он многого добился. За несколько лет он стал свободно говорить по-английски, причем говорил почти так, как носитель языка.

Кошан сказал, что дискриминация в Иране процветает. Он подробно рассказывал о преследовании евреев и приверженцев бахаизма, о чем я уже слышала от Фариборза в Пекине.

– И еще говорят, что в Иране нет голубых! – Кошан рассмеялся и добавил: – Ха! Я думаю, что в Иране больше голубых мужчин, чем где-либо еще.

Его тон заставил меня задуматься, не является ли он сам гомосексуалистом.

При обычных условиях я могла бы об этом спросить. Но меня остановили предупреждения господина Санджара, да и сам Кошан как-то смутился. Ни ему, ни мне не было здесь уютно. Казалось, он понимал, что сказал больше, чем следовало бы.

– Если полиция узнает, что я здесь работаю и разговариваю с иностранкой, то у меня возникнут большие проблемы, – нервно сказал он. Это замечание висело в воздухе между нами, пока он готовил чай, чтобы запивать жаркое. Когда он поднес спичку к самовару, послышался глухой хлопок, после которого мы трое резко и одновременно вдохнули. Кошан бросился отключать газ, вытирая капельки пота со лба.

– Возможно, это знак, подсказывающий, что нам не следует говорить о таких вещах, – полушутя произнесла я.

Именно в этот момент во двор гостиницы прибыла группа турецких туристов и попросила показать им номера. Кошан отправился их встречать. Несколько женщин закурили сигареты и стали пускать дым.

– А что именно случится, если я не буду носить головной платок? – спросила одна женщина с ядовитой усмешкой, не обращаясь ни к кому конкретно. Вдыхая запах табака и слыша бросающий вызов женский голос, мне захотелось немедленно телепортироваться в Турцию.

По возвращении Кошан говорил о турецких туристах уничижительно, называя их монголами. Иранцы не любят монголов со времен вторжения Чингисхана семьсот лет назад.

– Турки пришли и требуют то, требуют это, словно завоевали это место.

* * *

Гостиница была уютной, а во время еды в ресторане, который был обустроен в большом дворе с длинными рядами столов, мы встретили путешественников-авантюристов со всего мира. Три молодые китаянки путешествовали с рюкзаками за спиной по всему Среднему Востоку. Голландец лет двадцати с небольшим путешествовал по миру с помощью каучсерфинга – он пользовался сайтом для путешественников, которых местные жители пускают на ночлег, не беря за это деньги. Молодая пара из Румынии путешествовала с новорожденной дочерью и пятилетним сыном. Они вели блог о своих приключениях – рассказывали о том, как едут из Европы в Азию в своем автофургоне, который переделали из машины «Скорой помощи».

– Ехать в карете «Скорой помощи» хорошо тем, что никто не хочет в тебя врезаться, – как-то заметила жена, когда ее муж возил нас по городу, выруливая на перекрестке и едва избежав столкновения.

В целом компания в гостинице собралась отличная, а жаркое, которое я научилась готовить, было восхитительным. Это было первое место, в котором я оказалась, напоминающее караван-сарай в моем представлении – там должна была быть такая атмосфера сотни лет назад. Там останавливались следующие дальше путешественники – на день или на несколько недель – и обменивались товарами. В наши дни это скорее обмен историями из жизни, а не товарами.

В гостинице жило также довольно много иранцев, и атмосфера позволяла легко с ними подружиться. Однажды вечером, когда господин Санджар отправился поболтать с симпатичной постоялицей, к нам за ужином присоединилась элегантная женщина средних лет. Зари была родом из Тегерана, но большую часть жизни прожила в Великобритании, однако после развода вернулась на родину. Я спросила Зари, трудно ли ей приспособиться к жизни в Иране.