Неизвестный террорист - Ричард Фланаган

Девочка с косичками снова уснула, и ее чернокожая мать, поглаживая дочь по голове, смотрела в окно. И в ее рассеянно-отсутствующем взгляде Куколка читала и чуть глуповатое самодовольство, и абсолютно неоспоримую нежность и любовь.

И эта любовь африканской матери к своему ребенку была точно такой же, как та, которую Куколка столько лет в себе подавляла и которая теперь, несмотря на все ее усилия, вдруг вскипела в душе, точно огромная волна гнева. Ей вдруг захотелось вскочить, схватить эту спящую девочку и вышвырнуть ее из вагона – пусть разобьется насмерть о железнодорожное ограждение, вдоль которого мчится поезд! В данный момент она эту африканку просто ненавидела, ненавидела ее черную кожу, ненавидела ее непонимание того, что одной лишь любви недостаточно. Она знала: единственное, что заставит африканку это осознать, – если у нее каким-нибудь жестоким, ужасным образом навсегда отнимут ее ребенка.

Внезапно Куколка обнаружила, что поезд остановился, и, испугавшись, что пропустила нужную остановку, вскочила, в панике бросилась к дверям и сошла с поезда в самый последний момент, когда двери уже начали закрываться. Впрочем, панический страх охватил ее еще и потому, что ей вдруг показалось, что пробудившаяся любовь возьмет над ней верх, и она пришла в ужас, когда эта любовь породила в ней мимолетное желание кого-нибудь убить. И лишь когда поезд стал удаляться, до нее дошло, что она сошла на одну остановку раньше, чем было нужно.

Когда Куколка, покинув густую тень, отбрасываемую зданием станции, вышла на залитое солнцем шоссе, жара обрушилась на нее лавиной горячей, быстро сохнущей патоки. Каждое движение давалось ей с трудом, так что шла она медленно. Впрочем, движение на шоссе было весьма активным, да и на главной улице пригорода тоже, но прохожих было мало – никому не хотелось вылезать под палящее солнце; все, кто не был вынужден работать снаружи, старались обрести убежище поближе к кондиционеру или вентилятору, держа в руках кружку холодного пива или бокал охлажденного вина. Кое-кто тупо пялился в телевизор, а потом даже вспомнить не мог, что смотрел – то ли спортивную передачу, то ли реалити-шоу, то ли документальный фильм о Гитлере, – а кое-кто пытал счастья в Интернете, выискивая порно. Некоторые развлекались тем, что били жену, или кричали на мужа, или колотили ребенка. Впрочем, большинство вообще ничего не делало. Уснуть в такую жару было трудно, но еще трудней, почти невозможно, было заставить себя двигаться. Зато все очень легко выходили из себя по любому пустячному поводу, но, к счастью, без особых последствий, ибо куда важней было ничем себя не беспокоить и ни о чем не заботиться.

Возле прачечной, соединенной с видеопрокатом и принадлежащей шриланкийцу, Куколка заметила нечто необычное для этого пригорода – настоящее такси. Благодарная судьбе за то, что теперь ей не придется полчаса мучиться, тащась пешком по густой липкой жаре, она помахала таксисту.

Уайлдер едва успела повесить трубку после долгого разговора с Куколкой, когда в дверь постучали. Это оказался Ник Лукакис. Они не виделись и не разговаривали уже месяца три – с тех пор как закончился их роман.

Он вошел и остановился у двери, точно какой-то торговец-коммивояжер. Оба старательно отводили глаза, не зная, как посмотреть друг на друга, как встать, как держаться и что сказать. Вообще-то, им много чего хотелось друг другу сказать, но они не знали, с чего начать, как вымолвить хотя бы первое слово из великого множества слов.

Ник Лукакис оглядел гостиную, разгромленную во время полицейского рейда, после которого Уайлдер лишь отчасти удалось навести порядок.

– Твои друзья! – с какой-то особой горечью сказала Уайлдер, заметив его взгляд.

– О чем ты? Извини, я не понял, – встрепенулся Ник Лукакис.

– О том, что твои приятели вломились ко мне среди ночи и устроили здесь отвратительный обыск! Ты ведь тоже поэтому сейчас явился, верно?

Ник Лукакис снова огляделся. В доме царил кошмарный беспорядок: в кухне на полу валялись сковородки и кастрюльки, а в гостиной – картины с разбитыми стеклами и растрепанные книги. Лукакис даже растерялся и не сразу смог прийти в себя, а Уайлдер безжалостно продолжала:

– Они, наверное, хотели, чтобы ты на меня поднажал, да? Заставил бы рассказать все, что я знаю?

Ник Лукакис беспомощно на нее посмотрел, и она поняла: он ничего о полицейском рейде не знал и только пытается как-то все это осознать.

– Я всего лишь тупоголовый коп из отдела по борьбе с наркотиками, – произнес он, – и ты сильно ошибаешься, полагая, что они нам хоть что-то рассказывают, если не считать совсем уж никому не нужного дерьма.

На этом разговор, собственно, и иссяк. Уайлдер сварила кофе и, поставив поднос на стол, подвинула к Лукакису стул с мягкой подушечкой на сиденье, как бы приглашая присаживаться. Он улыбнулся. Уайлдер промолчала.

В хозяйстве Уайлдер имелось четыре деревянных стула с гнутой спинкой и жестким сиденьем, и она специально купила эти дешевые мягкие подушки, чтобы было удобней сидеть. Ник Лукакис почему-то сразу эти подушки возненавидел и заявил, что они «старомодные». Уайлдер его заявление не понравилось, но, поскольку ей, вообще-то, было все равно, есть подушки на стульях или нет, она просто собрала их и засунула в чулан. Однако после печального завершения их романа она снова их достала и привязала к сиденьям стульев. Но сейчас она была сердита: из-за ночного полицейского рейда, из-за того, какой хаос царит у нее дома, из-за Куколки, которая позволила всему этому случиться, а потому, помолчав, она с вызовом заявила:

– А мне они нравятся! – Ее все еще терзали мысли о Нике Лукакисе, о его отношении к подушкам на стульях и о ночном налете полиции. – И потом, эти стулья слишком жесткие, на них же без мягкой подстилки сидеть невозможно!

Ник Лукакис молча пил кофе. Потом сказал:

– Понимаешь, Уайлдер, в целом дом у тебя очень приятный. Стильный. Во всяком случае, он в твоем стиле. Но эти подстилки… ну, я не знаю. Они сразу как бы весь уровень снижают.

Уайлдер промолчала. Она знала, что ничто так не приводит его в бешенство, как ее нежелание поддержать разговор. Мало того, она еще и тему сменила, понимая, что этим может лишь еще больше его разозлить.

– Зачем ты так? – спросил через некоторое время Ник Лукакис.

– А как? Как бы ты на моем месте поступил, Ник? Скажи, как? Отправился бы к своей Дайане и принес мне ее смешные подушки на стулья? Как бы ты поступил?

И тем не менее держалась она вполне спокойно. После всего случившегося она как-то ухитрилась сохранить спокойствие. Она ненавидела, когда Ник вел себя нерешительно, когда он готов был сдаться ей без боя, когда не желал быть главным. Так что она еще немного подразнила Ника разговорами о жене, но чем больше она его дразнила, тем сильней ненавидела его жену и презирала его самого.

В глубине души Ник Лукакис испытывал отвращение к подобным проявлениям ее ревности, особенно когда эта ревность проявлялась в таких вот мелочных злых укусах. Однако он отлично понимал, что не имеет права выказывать сейчас ни гнев, ни раздражение. И потом, ему надо было уяснить для себя нечто куда более важное, так что всю эту ерунду он был вынужден попросту проглотить и довольно спокойным, хотя и несколько угрожающим тоном сообщил Уайлдер, какова, по его мнению, истинная история Джины Дэвис и почему ему необходимо ее найти.