Неизвестный террорист - Ричард Фланаган

Но Куколка коротко ему улыбнулась, расплатилась и, захлопнув дверцу, пошла прочь. Таксист тут же тронулся с места. Вокруг не осталось ни души, а над головой, казалось, больше не было ни солнца, ни неба – все затянула грязная мгла, придавливавшая все к земле, точно тяжелый раскаленный утюг.

Тот небольшой участок земли, к которому направлялась Куколка, был, точно сэндвич, зажат между пресвитерианским кладбищем, с его унылым и строгим единообразием могил, и греческим, отличавшимся поистине византийской роскошью надгробий. А жалкая полоска пыльной земли между ними нежно именовалась Детской Лужайкой. Здесь бедняки, а также те, кто не относил себя ни к одной конфессии, хоронили умерших новорожденных.

Какой-то старик и девочка лет пяти в четыре руки обихаживали одну из могилок: выпалывали сорняки, сажали цветочки, пристраивали в центре игрушечный футбольный мяч с надписью «ROOSTERS». Ветра не было, но все равно время от времени в воздух взлетали тучи пыли, маленькими смерчами завиваясь вокруг тонких, как палочки, ног малышки.

Вдоль каждого ряда могил на Детской Лужайке тянулось потрескавшееся бетонное возвышение чуть больше локтя в высоту, и на нем на равных расстояниях друг от друга были прикреплены одинаковые бронзовые таблички, как бы обозначавшие изголовье могилы. Некоторые могилки выглядели ухоженными и были украшены цветами, а остальные казались заброшенными; игрушечные мишки, гоночные машинки и фарфоровые куклы на них поблекли от жары и начали разлагаться.

В конце самого нового ряда виднелась совсем свежая могила не больше метра длиной; сверху был насыпан небольшой холмик каменистой земли; наверняка лежавшее под этим холмиком тельце имело куда меньшие размеры. Рядом торчало несколько жалких эвкалиптов, и земля была старательно выложена дерном, аккуратно снятым со свежей могилы; видно, кто-то тщетно пытался заставить расти там хоть какую-то траву.

По дорожке шла седовласая женщина в черном с тремя битком набитыми пластиковыми пакетами в руках. Она остановилась и каким-то странным взглядом – так смотрит на воду исстрадавшийся от жажды путник, неожиданно наткнувшийся в пустыне на благодатный оазис, – уставилась на старика с девочкой. Некоторое время она любовалась ими, потом вздохнула и пошла дальше.

Куколка некоторое время бродила вдоль бетонных надгробий, пока не увидела знакомую пластмассовую лошадку, пожелтевшую и ставшую совсем хрупкой на жарком солнце. Лошадка была укреплена под одной из бронзовых табличек; рядом с ней лежал букет давно засохших цветов.

Хотя Куколка отлично помнила каждое слово, написанное на табличке, она все же, как слепая, провела пальцами по выпуклым, выбитым на бронзе строкам:

Это была ложь. Он умер еще у нее во чреве задолго до того, как примерно в полночь мертвым появился на свет. Но он же был… он был… И тут у нее не хватало дыхания, и она не могла сказать, кем и каким он был.

Будучи беременной, она часто представляла себе, что будет кормить новорожденного малыша непременно сама. Ей почему-то казалось, что очень важно с самого начала кормить ребенка грудью, соками своего собственного тела. В конце концов, и всякие авторитетные эксперты единодушно утверждали, что нет ничего лучше для здоровья ребенка, чем грудное вскармливание. Однако мечтать об этом Куколку заставляло не только здоровье ее будущего ребенка. Ей представлялось, что малыш, отыскав ее щедрый сосок и присосавшись к полной молока груди, как бы вытягивает, высасывает из ее тела некую золотую нить – волшебную золотую нить молока и любви, питающую их обоих, сплетающую их воедино. И тогда она будет любить и будет любима; и при этом просто исполнит свой долг, ни больше ни меньше.

В тот день, шесть лет назад, когда Куколка впервые поднесла мертвого сына к набухшей молоком груди, прижала к себе его красновато-лиловое личико, коснулась тугим соском его застывших губок, она, глядя на него и чувствуя его крохотное тельце у груди, содрогнулась от невыносимой тяжести обрушившегося на нее горя.

А ей все говорили: «Отпусти его. Отпусти. Ты должна его отпустить. Давай мы его заберем». Младенцу не разрешили остаться с ней, ну а жить ему давно уже разрешено не было. Но почему? Впрочем, какое там «почему». Просто так вышло. Это реальная действительность. И ей пришлось поступить так, как эта реальная действительность от нее требовала; и она не оказала никакого сопротивления, когда они, нежно разомкнув ее объятия, унесли Лайама прочь.

В тот момент рядом с Куколкой была только светловолосая пышногрудая женщина, с которой она познакомилась в палате незадолго до родов. Только она обнимала и утешала ее. И Куколка не противилась – собственно, ей было безразлично, кто и что с ней делает. А потом она и сама обняла эту женщину, казавшуюся ей огромным баобабом в центре циклонического вихря, и почувствовала, что, если будет за нее держаться, этот вихрь, возможно, все-таки не сможет ее унести. Ибо ничто больше не представлялось ей ни достаточно надежным, ни достаточно устойчивым. Да больше ничего и не существовало за пределами ее всеобъемлющего горя. И Куколка не отпускала от себя эту женщину, и двум нянькам пришлось буквально оттаскивать ее, потому что той пришло время кормить сынишку, родившегося всего на один час раньше Лайама и уже получившего имя Макс. Эту женщину, вообще-то, звали Салли, но она сказала Куколке, что все называют ее исключительно по фамилии: Уайлдер.

Куколка думала о том, что сегодня Лайаму тоже исполнилось бы шесть лет. Потом вспомнила, что ей было всего девятнадцать, когда она забеременела. Трою тогда было уже тридцать два, он был женат и сразу заявил ей, что совершенно исключено, чтобы его даже в надписи на надгробии назвали отцом Лайама.

У нее осталось на удивление мало воспоминаний о том времени, когда они с Троем были вместе; в памяти смутно сохранились лишь его лицо и манера так причесывать густые светлые волосы, как это делал кто-то из тогдашних кинозвезд; тогда это казалось ей красивым, а теперь воспринималось как проявление жеманства. Трой служил в SAS[23]. Куколке только-только исполнилось восемнадцать, когда она с ним познакомилась, так что это название произвело на нее сильное впечатление. Действительно, очень сильное.

Он покупал ей цветы. Подарки. Водил в разные китайские рестораны и прекрасно умел пользоваться палочками для еды. Он мог появиться без предупреждения, а потом неожиданно исчезнуть. Его рассказы о тех местах, где он побывал, и о вещах, которые он видел, всегда звучали таинственно; он часто вставлял в речь такие выражения, как «операции прикрытия», и говорил, что «главное – это понять принцип, но тебе, детка, это вовсе не нужно», поскольку ему не хотелось объяснять то огромное и все возраставшее количество вещей, связанных с его жизнью, для которых у нее самой никаких объяснений не находилось.