Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз - Фредерик Дар

Восторг иногда хуже, чем озлобленность. На наших глазах собирается приливная волна. Народ хлынул на арену, сметая легавых, альгвасилов, помощников, тореадоров.

Звуки труб не могут перекрыть гул. Оркестр пробует сыграть гимн фаланги под названием «Хулио-Нефранко», но впустую. Во всеобщем ликовании его слышно не более чем пук стрекозы на бархате. Толстяка хватают, поднимают, качают, устраивают ему овацию, поздравляют, поют ему славу.

Позади меня массажисты в экстазе.

— Честное слово, он — сам Геракл, — говорит Анн.

— Я сейчас упаду в обморок, — бормочет Метида. — Я так дрожала, так дрожала… О, у меня всё плывет, всё плывет…

Она западает на меня (как говорит Берю).

— Господи, бедняжка! Быстро, надо что-то делать! — причитает Раймон.

— Подождите, я её вынесу, — говорю я, пользуясь тем, что малышка[74]упала на меня (как говорят японцы).

Очень кстати, ребята, я как раз хотел завязать с этой пташкой плодотворное знакомство.

Я направляюсь к выходу (их на арене, похоже, больше, чем входов).

— Мы идём с вами, комиссар, — предлагает Анн.

— Нет необходимости, у меня тут рядом есть знакомый фармацевт, всего несколько минут; если вы выйдете, то уже не сможете вернуться, чтобы посмотреть до конца.

Приятная ноша и пахнет приятно! Я думаю, действительно ли она в сиропе или прикидывается, ибо её руки обнимают мою шею самым откровенным образом.

Всё стихает в огромном пространстве. Громкоговоритель объявляет, что администрация жалует хвост и два уха храброму победителю, подвиг которого не имеет равных со времён античного мира.

— Хвост и два уха? — спрашивает Берю в микрофон своего переводчика (который работает на радио). — Матадора или быка?

— Быка, конечно! — говорит журналист, смеясь.

— Если не затруднит этих месье, — говорит Бугай, — я бы не отказался от кусочка филе!

Безумный шум арены остался позади. Мы медленно едем в старом, видавшем виды такси по пустынным улицам, которые стали бесцветными по причине резкой светотени. Время от времени в каком-нибудь тёмном подъезде угадывается видение старухи, которая пытается создать иллюзию свежести от слабого сквозняка.

— Как вы себя чувствуете? — спрашиваю я у Метиды.

Мне кажется, она не настоящая рыжая. Надо бы проверить. У неё нет навязчивого животного запаха настоящих рыжих.

— Гораздо лучше, — вздыхает она, принимая томный вид на заднем сиденье автомобиля.

— Вам стало плохо от жары или от зрелища?

У неё на лице появляется загадочная улыбка.

— Не думаю, — говорит она. — Кстати, между нами говоря, зрелище было скорее комическим, чем трагическим. Этот непобедимый толстяк — ваш друг?

— Да, мой старый приятель, некая помесь сенбернара и гладиатора, как вы могли заметить.

Метида качает головой, затем, не боясь молвы, вдруг прижимается ко мне.

— Вам нравится, когда девушки откровенны с вами, или вы этого не любите?

Необычный вопрос.

Но передо мной и необычная девушка.

— Хмм, откровенные женщины — это те, кто врёт искусно, значит, это умные женщины, моя прелесть. Следовательно, я предпочитаю откровенных.

Она кивает головкой (что обязывает к взаимности).

— Я так и думала. Я должна вам признаться: со мной никогда не было обмороков.

— Я вам тоже должен признаться: для меня это не новость! — смеюсь я. — Ваш обморок был всего лишь инсценировкой, кстати, очень милой.

— Я такая плохая артистка?

— Когда ломаете комедию, но можете быть спокойны, только в неслужебное время. Для чего этот спектакль, моя прелесть?

— Чтобы пережить эту минуту, — прямо отвечает она в связи с тем, что она забыла шкатулку с церемонностью в своей каюте, как я думаю.

Она кладёт свою холёную руку, на которой блестит изумруд величиной с гриб, на моё колено, чтобы проверить его округлость.

— И она чудесна, не правда ли? Но, может быть, вам больше по душе атмосфера Лавилетт? Если это так, вернёмся к вашим потрошителям быков.

— Никоим образом, — тороплюсь я, — я мечтал побродить с вами по Малаге.

— Правда? Знаете, а ваш затылок просто сводит меня с ума!

Послушайте, уж не нимфоманка ли она слегка в обхвате? Я уже встречал крошек, которые вертели передо мной хвостом, но они редко признавались с таким изумительным бесстыдством.

— Спасибо за справку, — отвечаю я, — не знал, что он у меня такой секси. Не хочу хвастаться, но в этом смысле ему не так повезло, как другим частям моего тела. Значит, вас ослепил мой затылок?

— В начале. А потом я увидела ваше лицо, заметила ваш взгляд и почувствовала… Как бы это сказать…

— Скажем, чары, и забудем о прошлом, — прихожу я на помощь.

— Точно, на меня подействовали чары. У меня это не выходит из головы, дорогой, вот!..

Добавив к (смелому) слову (смелое) дело, она кладет голову мне на ноги и начинает мягко потирать мои съедобные части, которые я обычно приберегаю для особо привилегированных избранниц.

Я вам должен признаться в одной штучке.

Я легко насилуемый. Всё дело в родословной и в мордашке насильницы. Я не попросил её показать свои документы, даже назвать своё настоящее имя, но я ей сразу постановляю меру исключительного характера. Доверяют только богатым, увы. Во всяком случае, так дальновиднее. Моя милая похитительница со своими длинными ногами, своим чувственным ртом и глазами потерявшейся козочки обладает, на мой взгляд, достаточным капиталом, чтобы я выдал ей срочный кредит, не созывая административного совета.

— Омбре[75]! — обращаюсь я к водителю, ибо мне иногда приходится говорить по-испански, пользуясь французским словарным запасом. — Омбре, знаете ли вы какое-нибудь тихое местечко, где можно было бы немного отдохнуть?

Со словом «омбре» все начиналось хорошо. Вот только на следующем слове драйвер выключился. К счастью, у Метиды языковые способности, и языком Сервантеса она владеет прекрасно. Она начинает переговоры с нашим пилотом, пытаясь ему объяснить, в чём он ещё может быть компетентен. Он слушает, кивает, но это его личное дело, и давит на газ, чтобы отвезти нас туда, где мы хотели бы оказаться.

Гнёздышко вовсе не выглядит уютным! Поверьте мне, мои заиньки, это не «Плаза» и не «Ритц». Сексодромы мы видали и получше, даже в Испании. Начнём с того, что оно находится у чёрта на куличках, в самой глубине порта, на бедной улочке, пахнущей горячим растительным маслом и рыбой. Представляешь, любовное гнездышко? Без серой мази сюда лучше не соваться. И ещё надо протирать себя спиртом, когда выходишь отсюда, а одежду пропускать через автоклав. Дистрофичный кот, чёрный как ворон, прошмыгнул у нас между ног, едва мы вылезли из тачки. Я не обратил внимания, до какой степени наше такси было бедным. Оно пережило битву под Марной, не иначе. На заднем стекле еще сохранилось фото Гальени; но больше всего оно пострадало от работы, которую ему пришлось выполнить с той поры и которая нанесла ему невосполнимый ущерб, выжала, истрепала, изувечила до самых внутренностей, источила поверху и внутри, надломила, изъела, истёрла. Оно теряет всё на своём пути: бензин, масло, воду, паклю и болты. Даже карманы водителя — и те дырявые, и его подошвы и, как я думаю, его лёгкие. Всё. Сей экипаж — это дыра во всей её славе!